Записки еврея

 Онъ былъ правъ. Я вздохнулъ и замолчалъ. Идея обратить прелестный лѣсокъ въ мѣсто занятій не давала мнѣ покоя. При первой встрѣчѣ съ товарищемъ Срулемъ, я сообщилъ ему объ этомъ.

 -- Да, это было бы очень удобно. Наши домашнія мухи не даютъ просто покоя, и такъ больно кусаютъ, что то и дѣло отбивайся отъ нихъ. Какое тутъ ученіе!

 -- Значитъ, ты согласенъ?

 Долго отнѣкивался Сруль, но наконецъ, какъ всегда, подчинился моей волѣ. На слѣдующій день, мы съ еврейскими книгами подъ мышкой пришли въ лѣсокъ, расположились на травѣ и съ большимъ удовольствіемъ занимались. Въ головѣ было какъ-то свѣтлѣе, на душѣ -- веселѣе. Мы чувствовали, что съ каждымъ движеніемъ нашихъ легкихъ мы вдыхаемъ и новую силу. У насъ проявилось даже непреодолимое влеченіе побѣгать по лѣсу и пошалить, чего съ нами прежде не случалось.

 Однажды, окончивъ занятія наши, я уже собралъ книги и всталъ, чтобы возвратиться въ городъ. Сруль лежалъ еще на травѣ, глубоко о чемъ-то раздумывая.

 -- Ты уснулъ, что ли? тронулъ я его ногою.-- Пойдемъ.

 -- Садись-ка, Сруликъ.

 -- Чего тебѣ?

 -- Садись. Я хочу поговорить съ тобою.

 Меня крайне удивила его необыкновенная таинственность. Я сѣлъ.

 -- Ну?

 -- Слушай, Сруликъ. Ты читалъ когда нибудь Кицеръ-шело?

 -- Нѣтъ, не читалъ.

 -- Тамъ я вычиталъ такія вещи, такія вещи...

 -- Какія же удивительныя вещи ты тамъ вычиталъ?

 -- Видишь, книга эта учитъ средству сдѣлаться невидимкой.

 -- Какъ невидимкой?

 -- А такъ. Ты все и всѣхъ видѣть будешь, а тебя никто не увидитъ, какъ будто тебя и на свѣтѣ нѣтъ.

 -- Хорошая штука.

 -- Ты понимаешь, что съ такимъ средствомъ сдѣлать можно?

 -- Еще бы! Можно натворить чудеса еще почище англійскаго милорда!

 Я засмѣялся. Онъ обидѣлся.

 -- А ты что сдѣлалъ бы, будучи невидимкой? продолжалъ я испытывать его.

 -- Я ночью явился бы къ полицмейстеру и сказалъ бы ему на ухо: "Если съ завтрашняго дня ты строго-на строго не прикажешь твоимъ квартальнымъ и десятскимъ не обижать евреевъ и не грабить ихъ, то я тебя задушу".

 -- А еслибы онъ тебя зашиворотъ, да розгами?

 -- Да вѣдь я же невидимка!

 -- Ахъ да! Я и забылъ объ этомъ.

 -- Какъ бы я былъ счастливъ тогда! Сруль даже прослезился при этой мысли.

 -- Въ чемъ же дѣло стало? Попытайся.

 -- Легко сказать: попытайся, а какъ?

 -- Въ той книгѣ описывается же средство сдѣлаться невидимкою,-- ну, и слѣдуй ему.

 -- Ахъ, это вѣдь трудно!

 -- Что-жь надобно для этого сдѣлать?

 -- Надобно строго поститься цѣлыя сутки. Это вопервыхъ. Потомъ, надобно съ Кавона (сосредоточено) молиться, потомъ съ большимъ вниманіемъ нѣсколько разъ повторить одинъ извѣстный псаломъ, да надобно еще предъ молитвой очистить себя купаньемъ въ живомъ источникѣ.

 -- Ну, что-жь и сотворимъ все это въ аккуратности. Что за важность, вещи все возможныя.

 -- Какъ же это устроить, Сруликъ?

 -- А вотъ какъ. На дняхъ у насъ будетъ постъ семнадцатаго тамуза (іюня). Этимъ днемъ мы воспользуемся и будемъ поститься самымъ строгимъ образомъ, даже не полоща утромъ рта водою. Предъ закатомъ солнца, мы выкупаемся въ общественной миквѣ {Женская купальня для религіознаго омовенія, по прошествіи четырнадцатидневнаго менструаціоннаго періода.}, затѣмъ придемъ сюда, помолимся и прочитаемъ псаломъ.

 Такимъ образомъ мы рѣшили испытать средство сдѣлаться невидимками. Обыкновенно я чувствовалъ ужасныя страданія, когда мнѣ приходилось поститься цѣлыя сутки, но на этотъ разъ, въ виду предстоящаго опыта, я собралъ всю свою силу воли и подчинилъ свой желудокъ высшимъ цѣлямъ. Я постился примѣрно, а о моемъ товарищѣ и говорить нечего. Предъ закатомъ солнца, мы три раза окунулись въ мутно-зеленоватыхъ струяхъ общественной женской купальни, и съ молитвенникомъ и псалтыремъ въ рукѣ, отправились въ нашъ любимый лѣсокъ. Сруль дрожалъ отъ внутренняго волненія, какъ въ лихорадкѣ. Я ободрялъ его, хотя и самъ нуждался въ ободреніи. Какой-то суевѣрный трепетъ охватывалъ меня при мысли, что я невидимъ и совершаю чудеса. Мнѣ какъ-то и не вѣрилось, и въ тоже время хотѣлось вѣрить. Въ лѣсу мы усердно помолились, глубоко вдумываясь въ смыслъ каждаго слова молитвы. Между тѣмъ наступили сумерки; затѣмъ на небѣ кое-гдѣ замерцали далекія звѣзды. Кругомъ стояла мертвая тишина, и съ каждой минутой мракъ въ лѣсныхъ кустарникахъ все больше и больше сгущался. Насъ обуялъ какой-то непонятный ужасъ.

 -- Сруликъ, бросимъ все и уйдемъ отсюда, началъ умолять меня товарищъ.

 -- Ни за что. Начали, и кончимъ. Нечего уже отступать назадъ, коли затѣяли. Что будетъ, то будетъ. Псалтырь читать!

 Сруль не смѣлъ ослушаться. Семь разъ повторили мы одинъ и тотъ же псаломъ, долженствовавшій завершить чудо изъ чудесъ.

 Мы читали ровно, и кончили разомъ.

 -- Жмурь глаза, Сруль! скомандовалъ я товарищу.

 Мы оба зажмурились.

 -- Открой глаза, Сруль! скомандовалъ я вторично ^черезъ минуту.

 Мы оба открыли глаза.

 -- Ты видишь меня, Сруль?

 -- Вижу, отозвался Сруль полушопотомъ: -- а ты?

 -- Тоже вижу..

 -- Кого?

 -- Тебя.

 -- Что-жь это такое?

 -- Стой, Сруль, мы, можетъ быть, видимъ другъ друга потому, что мы оба невидимки; посторонній, быть можетъ, и не увидѣлъ бы насъ...