Записки еврея

 -- Подымите-ка меня. Дружно! Ну!

 Мы начали тянуть его изъ всѣхъ силъ, но вмѣсто того, чтобы его поднять, мы сами попадали прямо къ нему на горбатую грудь.

 -- Видите, тараканы! такъ всегда бываетъ: видишь лежачаго человѣка и берешься его поднять, а онъ, лежачій-то человѣкъ, еще тебя повалитъ. Помните же все, что я вамъ говорю, ослята! Это первый урокъ.

 -- За что же ты бранишь насъ? спросилъ я, вставая на ноги: -- насъ и дома бранятъ достаточно.

 -- Дома бранятъ тебя ослы, а тутъ бранитъ тебя человѣкъ. Понимаешь ли ты?

 -- Нѣтъ, не понимаю.

 -- Все равно послѣ поймешь.-- А ты, таімудейская крыса, понимаешь ли, что говорятъ? обратился онъ къ Срулю.

 -- Что говорятъ -- понимаю, но не понимаю, для чего ругаться.

 -- Скажу -- поймешь. Вы выросли на пинкахъ и брани. Отъ этихъ нѣжностей вы оглупѣли. Слѣдовательно, чтобы выгнать дурь изъ вашей головы, надобно опять васъ бранить и опять бить: клинъ клиномъ выбиваютъ. А покуда, садитесь-ка, дѣтки, поболтаемъ.

 Мы подсѣли къ нему. Этотъ страшный человѣкъ обаятельно дѣйствовалъ не только на меня, но и на моего, совсѣмъ несообщительнаго товарища.

 -- Скажите-ка, тараканы, что вы тутъ вчера дѣлали? Только, чуръ не врать.

 Я ему разсказалъ все, чистосердечно. Онъ пресерьёзно слушалъ.

 -- Да. это очень хорошая штука быть невидимкой. А что бы вы сдѣлали, еслибы вамъ и на самомъ дѣлѣ удалось сдѣлаться невидимками?

 Сруль повторилъ свою идею о полицеймейстерѣ и о евреяхъ.

 -- Ты замѣчательно глупъ, крыса. Еслибы тебѣ вздумалось побуждать всѣхъ полицеймейстеровъ міра сего въ пользу евреевъ, то пришлось бы бѣгать, какъ собакѣ, день и ночь. Евреи раз бросаны по цѣлому свѣту, и вездѣ ихъ одинаково давятъ, какъ клоповъ. Не тронь ихъ. "Не поднимай лежачаго, онъ тебя повалитъ".

 -- Ты самъ еврей,-- и не любишь евреевъ...

 -- Врешь, я ихъ люблю, только по своему... Тебѣ этого не понять. Ну, а ты что сотворилъ бы, будучи невидимкой? обратился онъ ко мнѣ.

 Я ему передалъ свою идею объ англійскомъ милордѣ, о спящихъ дѣвахъ и проч.

 -- Что-то не понимаю. Разскажи-ка мнѣ умное содержаніе сихъ книжицъ.

 На переносицѣ у него зашевелилась улыбка. Я передалъ ему, какъ могъ, сюжеты тѣхъ книгъ.

 -- Ну, и это глупо. Дѣвъ спасать также не слѣдъ. Этотъ народъ самъ себя спасаетъ. Это тоже лежачій. Не тронь -- повалитъ.

 -- А ты что сдѣлалъ бы, будучи невидимкой? спросилъ я его, въ свою очередь.

 -- Я? Я ѣлъ бы, пилъ бы, спалъ бы...

 -- И только?

 -- Нѣтъ, бралъ бы у богатыхъ дармоѣдовъ и раздавалъ бы...

 -- Нищимъ?

 -- Къ чорту нищихъ! ихъ гнать нужно. Я раздавалъ бы тѣмъ труженикамъ, которые не въ состояніи выработать себѣ насущнаго хлѣба, тѣмъ... Ну, да что съ вами толковать, таракашки! вы еще ничего не смыслите; больно зелены.

 -- А можно сдѣлаться невидимкою?

 -- Еще бы; конечно, можно.

 -- Какимъ же образомъ?

 -- Я даже знаю средство превратить обыкновеннаго человѣка въ пророка.

 -- Неужели? Какъ же? полюбопытствовалъ Сруль.

 -- Такъ, какъ полиція это дѣлаетъ.

 -- Полиція дѣлаетъ пророковъ? Какъ же?

 -- Очень просто, крыса. Кладутъ человѣка рожей внизъ. Онъ ничего не видитъ, а знаетъ что наверху дѣлается... потому что его порютъ.

 Мы засмѣялись.

 -- Ну, а невидимкой какъ сдѣлаться?

 -- Поститься цѣлыя сутки, молиться усердно, прочитать извѣстную главу псалтыря нѣсколько разъ -- и дѣло въ шляпѣ.

 -- Да мы же вчера все это дѣлали.

 -- И что-жь?

 -- Не помогло.

 -- Не помогло потому, что вы все это дѣлали не во время. Ты гдѣ это вычиталъ?

 -- Въ Кицеръ-шело.

 -- То-то. Тамъ дальше сказано: "Средство это употреблять во время самой важной опасности, напримѣръ: когда нападутъ разбойники". Видишь, крыса, если на тебя, когда нибудь, нападутъ разбойники, ты имъ и скажи: "Господа разбойники! дайте мнѣ сроку сутки, а потомъ разрѣшаю гамъ убить меня и ограбить". Эти сутки ты употреби на постъ, молитву, чтеніе псалтыря -- и тогда сдѣлаешься невидимкою и, конечно, спасешься отъ смерти.

 Я посмотрѣлъ на Сруля, а Сруль на меня. Мы оба разомъ покраснѣли.

 -- Вотъ видите, ослята, какъ васъ одурачили. Евреевъ всегда дурачили самымъ наглымъ образомъ. Захотѣлось какой нибудь синагогической голодной крысѣ вдругъ сдѣлаться великимъ раввиномъ,-- онъ и написалъ толстую книгу, напичкалъ туда всякой чепухи. Будто человѣкъ не можетъ врать перомъ, точу такъ же, какъ и языкомъ! добавилъ онъ грустнымъ и задумчивымъ голосомъ.

 Я еще мало понималъ этого человѣка, но уже сочувствовалъ ему. Онъ говорилъ такъ плавно, такъ убѣдительно-просто, съ такой душевной теплотою, что не вѣрить ему было рѣшительно невозможно. Товарищъ мой, почувствовавшій вѣроятно то же самое обаяніе, что и я, но будучи набожнѣе и трусливѣе меня, испугался грѣховныхъ рѣчей и попытался заткнуть уши. Незнакомецъ замѣтилъ этотъ маневръ, побагровѣлъ и сдѣлалъ угрожающее движеніе.

 -- Ты чего затыкаешь уши, дуралей? загремѣлъ онъ на него: -- непріятная микстура, а? Развѣсь лучше свои ослиныя уши, да слушай; одного слова ее пророни изъ того, что честные оборванцы, какъ я, тебѣ говорятъ. Такіе даровые уроки рѣдко тебѣ достанутся въ жизни.

 -- Да вѣдь грѣхъ, попробовалъ Сруль оправдаться.