Записки еврея

 -- Зовутъ меня Хайкелъ. А знаете ли, почему меня такъ зовутъ?

 -- Почему?

 -- Потому что я играю на пайкль (бубны).

 -- Какъ на бубнахъ?

 -- А вотъ какъ! Онъ чрезвычайно удачно началъ подражать металлическимъ звукамъ, издаваемымъ мѣдными побрякушками бубенъ, пощелкивая языкомъ и ударяя въ ладоши.

 -- Нѣтъ, ты все шутишь.

 -- Не шучу же, ослята. На будущей недѣли будетъ еврейская свадьба у рѣзника Б. Приходите. Вы меня увидите тамъ. О, я великій человѣкъ... Я... батхенъ {Шутъ, паяцъ, клоунъ, имѣющійся при каждомъ еврейскомъ оркестрѣ. Обязанность его состоитъ въ увеселеніи почтеннѣйшей публики, на свадьбахъ, тримасами, остротами, прыжками, импровизаціями, а иногда и копеечными фокусъ-покусами. Въ числѣ этихъ шутовъ попадаются нерѣдко евреи, ученые въ еврейскомъ смыслѣ этого слова, пародирующіе талмудейскія изрѣченія для потѣхи публики.} при здѣшнемъ еврейскомъ оркестрѣ.

 Мы вытаращили глаза. Онъ, скорчивъ гримасу, быстро ушелъ въ противоположную отъ насъ сторону и скоро скрылся.

 -- Сруль! обратился я къ товарищу: -- какъ ты думаешь, вретъ ли онъ или правду говоритъ?

 -- Право, не знаю. Я отъ этого человѣка съ ума схожу.

 Возвратившись домой, я не могъ сдержаться, чтобы не подѣлиться моей тайной съ Сарой. Она очень много и очень подробно разспрашивала о батхенѣ.

 -- Что ты о немъ думаешь, Сара?

 -- Должно быть, пьяница, рѣшила Сара: -- я бы тебѣ совѣтовала раззнакомиться съ нимъ, а то, если мама узнаетъ, она загрызетъ тебя.

 -- Не загрызетъ. Самъ, небойсь, умѣю уже огрызаться. Сара сомнительно покачала головою.

 Дня три батхенъ Хайкелъ не являлся.

 Мы съ Срулемъ выходили въ лѣсокъ исправно каждый день, выносили туда и наши книги, но ученая работа какъ-то не спорилась. Мы то и дѣло оглядывались по сторонамъ, не выскочитъ ли Хайкелъ изъ-за какого-нибудь куста. На четвертый день онъ пришелъ, издали крича:

 -- Уфъ! чортъ бы побралъ всѣхъ дураковъ, женящихся съ дуру. Сами въ петлю лѣзутъ.

 -- Гдѣ ты пропадалъ, Пайкеле? подразнилъ я его.

 -- Ай крыса, молодецъ, славно прозвалъ. Такъ впередъ меня и называйте.

 -- Гдѣ пропадалъ? Отвѣчай.

 -- Прежде вы отвѣчайте, крысы. Почему для похоронъ достаточны два дрючка, а для свадьбы необходимы четыре? {Носилки, въ которыхъ экспедируются еврейскіе мертвецы, устроены изъ двухъ дрючковъ, связанныхъ деревянными поперечниками. Вѣнчаніе происходитъ подъ бахдахиномъ, поддерживаемымъ четырьмя дрючками.}

 -- Кто его знаетъ.

 -- А потому, что въ первомъ случаѣ хоронятъ одного, а въ послѣднемъ -- хоронятъ двухъ.

 -- Развѣ на свадьбѣ хоронятъ?

 -- Похоронятъ и тебя, тогда узнаешь.

 -- Но, гдѣ ты былъ?

 -- Вы знаете, крысы, что гдѣ-то, тамъ, далеко, очень далеко, существуютъ людоѣды?

 -- Слышали. Говорятъ, что они жарятъ людей живыми, и потомъ съѣдаютъ.

 -- Да, жарятъ. Но чтобы жаркое не слишкомъ кричало, его щекотятъ подъ мышками и въ пяткахъ.

 -- И тѣ несчастные смѣются?

 -- Смѣются и жарятся въ то же время. Тоже самое дѣлаю и я съ женихомъ и невѣстой: ихъ обоихъ хоронятъ, а я ихъ смѣшу.

 Онъ легъ и раскинулся на травѣ.

 -- Послушай, Пайкеле, неужели тебѣ не стыдно быть паяцомъ, когда ты могъ бы быть великимъ, знаменитымъ раввиномъ?

 -- А развѣ раввинъ не тотъ же паяцъ? Я гримасничаю и лгу на свадьбахъ, а онъ гримасничаетъ и вретъ въ синагогѣ. Разница только въ томъ: я доставляю людямъ удовольствіе, а онъ -- страхъ; я забавляю и смѣшу, а онъ запугиваетъ и доводитъ до слезъ; я свой хлѣбъ зарабатываю честно, а онъ -- подло.

 -- Но развѣ ты свое ремесло не считаешь унизительнымъ?

 -- Ни мало. Другіе считаютъ, а до другихъ мнѣ дѣла нѣтъ. Я самъ себѣ хозяинъ.

 -- Но какимъ же образомъ ты дошелъ до этого?

 -- Убирайтесь. Эта длинная исторія.

 -- Нѣтъ, разскажи, голубчикъ.

 Онъ долго смотрѣлъ намъ въ глаза молча.,

 -- Ну? ну? понуждали мы его.-- Кто были твои родители?

 -- У меня не было ихъ. Если я только родился отъ кого-нибудь, то не иначе какъ отъ обезьяны и верблюда. Я похожъ на обоихъ. Я терпѣливъ и горбатъ, какъ мой отецъ, и уродливъ, шкодливъ и золъ какъ моя черномазая мамаша.

 Онъ раскрылъ свою широкую пасть и такъ звѣрски щелкнулъ зубами, что мы оба невольно откинулись назадъ.

 -- Ну, вотъ такъ? я явился неизвѣстно откуда, питался чужимъ хлѣбомъ, пока выросъ. А потомъ началъ кусаться собственными зубами и кусаю до сихъ поръ, кого ни попало.

 -- Но гдѣ же ты учился?

 -- Въ талмудъ-торе {Всякое еврейское общество, мало-мальски благоустроенное, имѣетъ извѣстный источникъ доходовъ длх содержанія сиротъ мужескаго пола и для обученія ихъ еврейской грамотѣ и талмуду.}, на общественный счетъ. Меня кормили общественною гнилью, одѣвали въ общественныя тряпки и пороли общественными розгами.

 -- Ты охотно учился?

 -- Я? охотно? за кого вы меня принимаете? Я терпѣть не могъ книгъ, но всякая дрянь сама мнѣ въ голову лѣзла, и приставала тамъ какъ смола, такъ что и выжить ее уже нельзя было.

 -- Ну, а потомъ?