Записки Флэшмена. Том 2.

— Можете представить мое изумление: не только открытием, что моя маленькая gamine[995] превратилась в прекрасную молодую женщину, но и тем, что она избрала для себя занятие столь неподходящее, mais inconceivable[996], для особы столь chaste et modeste[997]. «Почему, дитя мое?» — спрашиваю я. «Я не могу стать солдатом, как отец и братья. Зато могу сражаться за Францию на свой лад». Вот что она ответила. Мягко, насколько мог, я убеждал ее, что есть и другие способы, что мир departement secret жесток и опасен, а еще — в высшей степени омерзителен в отношении вещей, о которых благовоспитанная девушка восемнадцати лет даже понятия не имеет. И знаете, что она отвечает? «Дядюшка Дельзон, я изучала мир по tableaux vivants[998] в "Фоли" и вращалась среди клиентуры не менее жестокой, опасной и омерзительной». И прежде даже, чем я успел выразить свое возмущение, ибо понятия не имел об этом, она добавляет — причем невозмутимо так, с веселой искоркой в невинных глазках: «А еще я владею языками, шпагой и пистолетом еще лучше, чем раньше».

Дельзон вытащил изо рта трубку, поглядел на нее и сунул обратно.

— Что тут скажешь? Я был поражен, да, но видел, что под милой, нежной оболочкой скрывается металл, которого прежде не наблюдалось. Этот металл очень редок и крайне необходим для деятельности departement secret. И понимал, что, если откажу ей, найдутся другие отделения департамента, которые не откажут.

Француз горько рассмеялся.

— Дело в том, что девчонка — настоящий подарок для любого chef d`intelligence[999]. И она это доказала — сначала в малых делах, в качестве переводчицы, курьера, выполняя при посольствах роль bricoleur — то, что у вас называется «мастер на все руки». А позднее как тайный агент на заданиях... и не вам мне объяснять, что это значит... Да, она была лучшей.

Я заикнулся, что ему, должно быть, жаль потерять ее, и он скривился.

— Она вам сказала? Да, жаль... Но и радостно одновременно. В течение шести лет я лишался сна, когда ей грозила опасность. О, такое случалось нечасто — в наших делах, как вам известно, на миг риска приходится год рутинной работы, — но уж когда такой миг наступал... Нет-нет, я рад ее уходу. Когда мне вспоминается, что пришлось ей пережить — вроде смертельной схватки со Штарнбергом, в груди у меня замирает. Если бы мы потеряли ее... друг мой, я бы этого не пережил. Это истинная правда, мое сердце перестало бы биться навеки.

Похоже на рядовые мелодраматические стенания лягушатника, но Дельзон не был обычным французом, и, думаю, знал, что говорил. Пользуясь возможностью, я решил выведать его мнение.

— Ну, — говорю, — вам не было нужды переживать. Виллем был хорош с саблей, но по сравнению с ней — щенок. — Я выдержал паузу. — Не могу избавиться от мысли, что наблюдал нечто вроде... казни.

Он резко обернулся.

— Ах, вы подтверждаете мнение месье `Аттона, которое я и сам склонен разделить. Характер ран Штарнберга подтверждает такое умозаключение. Как вы и сказали... казнь.

Дельзон пристально посмотрел мне в глаза.

— Но в своем рапорте я написал: «самооборона». Так всегда должно быть, когда агент убивает... в ходе выполнения задания.

Это напомнило мне еще про одну фразу Хаттона.

— Он сказал, что это не первый ее раз. Остальные тоже проходили по разделу «самооборона»?

Мой собеседник нахмурился и пробормотал соленое словцо.

— Я с большим уважением отношусь к нашему коллеге `Аттону, но он слишком много болтает. — Дельзон потянул потухшую трубку и затараторил: — Да, она убивала прежде. Два раза. В Египте и Турции. Первым был мелкий дипломат, прознавший, что она французский агент. Второй — информатор, который должен был замолчать. Оба раза она действовала не под моим руководством. Моя зона ответственности — Европа. Ее прикомандировали к другой секции. О деталях говорить не могу.

Он резко встал, губы его сжались, как капкан.

— Мы с ней никогда не обсуждали эти случаи. Можем мы продолжить прогулку, полковник?

И это была та самая девчушка, которая хихикала со мной над страницами «Панча»! Пока мы спускались к мостам, я пристроился рядом; его трость буквально вонзалась в землю при каждом шаге, но под густыми усами змеилась угрюмая улыбка.

— Ох этот месье `Аттон! — восклицает француз. — Такой говорун, такой проныра! Не сомневаюсь, он скормил вам целую теорию о том, что она хладнокровно прикончила Штарнберга, воспылав tendre[1000] по отношению к вам? Bon sang de merde! — выругался он и лающе рассмеялся. — Пришла в ярость из-за того, что он ранил, возможно даже убил ее возлюбленного! Быть может, вы даже верите в это сами, поскольку вы были любовниками в Берлине... О, мне известно все про ее «отпускную подработку» для Бловица! Как, вы не верите в теорию `Аттона? Позвольте вас поздравить!

Сделав еще несколько шагов, агент поостыл.

— Так вот, ваша affaire[1001] в Берлине была amour passant[1002]. Не от сердца.

Черт, ну и деликатный же народ эти французы.

— По крайней мере, с моей стороны, — отвечаю я.