Записки Флэшмена. Том 2.

Я подгадал приехать в город попозже, когда Кральта уже разоблачится для постели и любовных подвигов, но, добравшись ближе к полуночи до отеля, понял, что отстал от жизни: в холле кишел люд, в обеденном салоне было не протолкнуться, а оркестр наяривал вовсю. Но даже это не подготовило меня к потрясению, ждавшему в ее гостиной. Рассчитывая застать мадам одну, я обнаружил в комнате человек тридцать, не меньше, причем все при полном параде, тогда как на мне красовался пыльный дорожный плащ.

Она же, которая, как воображал я, скинет свою меховую мантию и прыгнет в мои объятия, предстала такой величественной в тиаре, длинных перчатках и платье цвета слоновой кости — прямо как на фотографии. Кральта холодно ждала моего приближения, стоя посреди обожающей толпы, как какая-нибудь королева. Впрочем, именно таковой она и являлась — уж по крайней мере, в Европе.

Но жаловаться мне было грех, поскольку она улыбнулась приветливо и протянула для поцелуя руку.

— Наконец-то мы встретились в Вене! — негромко произнесла принцесса.

Затем меня стали представлять князю Такому-то и баронессе Такой-то, полковнику фон Штухх и мадам Пухх. И что должен отметить, никто не скривился и не ухмыльнулся моему костюму, как это непременно сделали бы лягушатники, даго[1005] или наши собственные рептилии; Вена город не просто гостеприимный, он поистине дружелюбный и уютный. Мне сунули в руку бокал, проводили к буфету, расспросили насчет путешествия, поинтересовались, надолго ли я в городе, заверили, что моя святая обязанность — нанести визит или отобедать у тех-то и этих. Мужчины излучали радушие и открытость, женщины держались легко и непринужденно. Кстати, там встречались весьма недурные штучки. Кральта, холодно улыбаясь, ухватила меня за рукав и исподволь провела через всю толпу в уединенный альков. И вот она уже в моих руках, ее раскрытые уста припадают к моим, она буквально растворяется в объятиях, я же, разогретый многонедельным воздержанием, жду не дождусь, когда же мы сможем заняться делом по-настоящему. Вдруг она отстраняется и утыкается мне в плечо.

— Слава богу, вы живы! — восклицает принцесса сдавленным голосом. — Когда я узнала, что этот... этот предатель сотворил с вами, то едва не сошла с ума! О, слава богу, слава богу!

Слава проворной парижской головорезке, поправил я ее про себя, вслух шепча слова утешения, целуя и клянясь, что выл на луну, скучая по ней. И когда же мы избавимся от этих гостей? В ответ она рассмеялась, держа меня за руки и лаская взглядом, а я подивился мысли, как может женщина, не способная соперничать красотой с половиной из тех, что населяют ее гостиную, ухитряться пробуждать во мне такое желание? Впрочем, разве найдется там хоть одно тело, способное сравниться с этой роскошной плотью, облеченной в шелк цвета слоновой кости, или станом, обрамленным длинными золотистыми прядями, ниспадающими из-под бриллиантовой короны?

Мне пришлось запечатать свои желания больше чем на час, поскольку, хотя фешенебельная публика начала вскоре расходиться, четверо, казавшиеся наиболее близкими знакомыми, остались ужинать с нами. Странная это была коллекция, на мой взгляд: какой-то немецкий принц — важный тип с седой бородой и орденом на кителе, и три дамы, все красавицы, как на подбор. Одна, графиня, была смуглой темпераментной особой с нежным голоском и парой самых впечатляющих холмов, какие мне доводилось лицезреть. Не знаю даже, как удавалось ей управляться с супом, поскольку тарелку видеть она не могла, ей-богу. Из двух оставшихся одна была говорливая блондинка, флиртовавшая со всеми, даже с лакеями, а другая — тощая рыжая бестия, пившая не хуже миссисипского лоцмана, притом без всякого зримого эффекта. Принц явно считался большой шишкой, но со мной держался очень любезно; Кральта была неподражаема, и ужин протекал весьма благопристойно, если не считать болтовни и фривольных взглядов блондинки, которые все старались не замечать. Прекрасный стиль у этих венцев.

Наконец мы, слава, богу, разошлись, обменявшись поклонами, кивками и вежливыми репликами. Кральта провела меня в свою спальню, и в следующую секунду я уже накинулся на нее, жарко дыша и расстегивая пуговицы. Это был яркий образец полного согласия сторон, так как мне редко доводилось видеть, чтобы женщина столь стремительно успела избавиться от полного парадного одеяния, и мы сплелись в объятиях, как пастух с пастушкой на сеновале, перекатившись с кровати на пол и обратно. Так мне показалось, хотя я и не уверен. После фееричного финала, переводя дух и слушая, как она покрывает поцелуями мой свежий шрам и бормочет нежные слова, я подумал: «Да, вот за этим ты и прибыл в Европу, Флэш, и Ишль стоил того». Ни тогда, ни после она ни словом не обмолвилась про Штарнберга или заговор, и меня это вполне устраивало.