Записки Флэшмена. Том 2.

— Итак, он подписал! — радостно объявляет он.

Берти взял и протянул мне документ — всего несколько строчек с кучей подписей внизу, включая верхнюю — «У. Гордон-Камминг» — и закорючку самого принца.

— Не без отчаянной борьбы, как доложил Оуэн Уильямc. Твердил, что это расценят как признание вины, но уступил, когда его поставили перед выбором: либо подпись, либо крах. Угощайтесь, Флэшмен, — он указал на графин и коробку с сигарами, — и присаживайтесь. Избави боже меня снова пережить такой вечер — после обеда даже глаз не сомкнул, — и с удовольствием отхлебнул вина. — Если честно, я совсем не был уверен, что он подпишет, но вы-то все знали наперед, хитрый стреляный воробей!

И подмигивает мне.

— Ну, сэр, у него ведь не было особого выбора, правда? Принимая в расчет все обстоятельства, он должен считать, что легко отделался.

— Так же думает и Лайсет Грин, хотя ему хватило ума не озвучивать свои мысли. О да, все свидетели тоже расписались, как видите. — Берти уставился на бумагу, качая головой. — Должен признать, непросто невиновному было бы взять и подмахнуть такое... И все же... — его поросячьи глазки впились в меня. — Есть, по-вашему, хоть малейшая вероятность того, что Камминг говорит правду?

— Поставьте себя на его место, сэр, и скажите: вы подписали бы такое, будучи невиновным? Или заклеймили бы обвинителей лжецами, пообещав затаскать по судам? Или взяли хлыст и...

«Или подумали бы о том, что скажет матушка», — мог я еще добавить. Принц посидел, хмурясь и качая головой, потом спрашивает, почти ворчливо:

— И какого дьявола на него нашло — жульничество я имею в виду? С ума, что ли, сошел, как считаете? Может, временное помешательство какое? Я слышал что-то о подобных вещах.

— А я — нет, сэр. И думаю, что к нему это в любом случае отношения не имеет.

Он кивнул, и пока мы пили и курили, изрек еще несколько философских замечаний. Берти наслаждался наступившим облегчением, и при расставании проявил исключительную любезность, сжав мою пятерню и второй раз за день назвав «Гарри».

— Я обязан вам... причем не в первый раз. Это, — он постучал по расписке Камминга, — была блестящая идея, но чем скорее мы поместим ее в безопасное место, тем лучше. Это документ не из тех, которые приятно увидеть в утренней газете, верно? Что ж, спокойной ночи, дружище, и еще раз спасибо... И дай бог, чтобы мы никогда больше не услышали об этом деле.

Если ты способен поверить в это, дорогой принц, то тебя можно убедить в чем угодно, думаю я. Потому как имел твердокаменную уверенность в том, что нам еще многое, слишком многое предстоит услышать о Великом скандале с баккара в Трэнби-Крофт. Берти, которого заботило только то, чтобы новость не достигла ушей мамочки, или ослы вроде Ковентри и Уильямса могли убеждать себя в том, что молчание обеспечено навеки: клятвы, честь и все такое прочее. Но меня не обманешь. В секрет посвящены по меньшей мере с десяток человек, причем из них две женщины, и рассчитывать, что они не дадут волю языкам, просто глупо. Дело просто обречено выйти наружу, как я и решил для себя в тот миг, когда стоял перед Гордон-Каммингом, оценивая его и придя к выводу, что баронет представляет собой идеальный объект для спуска в сточную канаву. Все, что для этого нужно, это вдохновение и четкий расчет, скажу я вам, остальное произойдет само собой.

Так и вышло, и если времени для утечки потребовалось больше, чем я ожидал, то результат того стоил. Так и не установлено, кто именно проболтался, но, по моему глубокому убеждению, это был сам Берти, как бы невероятно это ни казалось. Но дело в том, что американские газетенки в качестве своего источника указали не кого иного, как закадычную подружку Элспет, Дейзи Брук (это они окрестили ее Трещоткой Брук). Впрочем, поскольку именно она согревала в те дни постель принца, нет ничего удивительного, что он в какой-то момент имел несчастье поделиться с ней. Дейзи клялась, что это ни при чем и грозила обратиться в суд, но так и не обратилась.

Кто бы ни сболтнул, еще до Рождества во всех клубах и собраниях только и разговора было, что Камминг жульничал. Тот требовал опровержений и извинений, но не получал ни тех ни других. И вот его репутация рухнула до точки, когда либо остается заказать пинту портвейна и пистолет на завтрак, либо записаться в Иностранный легион.

Он не сделал ни того, ни другого. Породив в свете изумленные толки и затаенное злорадство, любопытство в обществе и, не сомневаюсь, ужас в принце Уэльском, Камминг подал на пятерых своих обвинителей из Трэнби в суд за клевету.