Записки гарибальдийца

Скоро всё было приготовлено к побегу. Но почти в самый час исполнения этого отважного плана, и когда Наньелла ждала любовника, к ней вошел муж, который узнал обо всем неизвестно каким способом. Между ними произошла дикая сцена. Он ударил ее, она в отчаянии ранила его довольно сильно его же собственным стилетом и быстро выбежала из дому.

Раз отдавшись своему любовнику, Наньелла полюбила его со всею страстностью своей натуры. Ювелир был очень хорошо принят в Неаполе своими родными, имевшими на него, как оказалось, матримониальные виды. Первое время всё шло, впрочем, хорошо. Родные не отказывали ему в деньгах; он содержал на них Наньеллу, существования которой те и не подозревали.

Положение это, впрочем, не могло долго продолжаться, и не от внешних обстоятельств оно должно было упасть, а от нравственного неравенства этих двух личностей. Она любила его, как страстная, полная сил и жизни женщина; он видел в ней только простую любовницу; все их отношения были для него не больше, не меньше, как пошлая связь.

Подготовленная ему заботливыми родными невеста была слишком лакомый кусок, и он вовсе не думал от нее отказываться, тем более что этим способом он рисковал бы поссориться с родными и лишиться всяких средств к существованию. Между тем он не хотел также бросить Наньеллу. Терзаемый в течение нескольких дней этой борьбой, он вдруг пришел к решению, показавшемуся ему необыкновенно умным и светлым. Он тотчас же побежал сообщить его Наньелле, от которой тщательно скрывал до тех пор предположение о своей женитьбе. Он очень красноречиво рассказал ей, как богата его невеста, сколько у него будет денег и как нарядит он свою ненаглядную Наньеллу. Придя в восторг от собственных планов, он бросился было обнимать свою возлюбленную, но та встретила его порыв сильным ударом подсвечника в голову. С тех пор Наньелла не пускала его себе на глаза. Несколько дней провела она в каком-то усыплении отчаяния, потом очнулась без денег, без знакомых, одна в чужом городе.

Наньелла наскоро оделась, вышла из дому, и добралась до самого конца Riviera di Chiaia[174] к морю. Она взошла на утес, и оттуда хотела броситься в море. Но в семнадцать лет нелегко умирают. Она приостановилась, потом задумалась, потом заплакала, и вечером отправилась домой, измученная голодом и страданиями…

XXI. Штаб-квартира

После взятия Капуи, гарибальдийские войска пользовались совершенной свободой; все военные действия сосредоточились в руках пьемонтцев. Была попытка организовать правильнее два вновь сформированные в Неаполе полка, один морской пехоты, а другой горцев Везувия, но попытка эта совершенно не удалась, и первый из них раскассировали.

Кстати замечу, что два этих полка были организованы по проекту диктатора на особых основаниях, которые не понравились новому правительству. На этот раз, впрочем, винить его не за что, то есть беспорядки были большие, а надежда на их прекращение плоха. Гарибальди сам не имел времени заняться формировкой этих полков, да притом и формировали их на скорую руку. Оба эти полка состояли из волонтеров, как и всё гарибальдийское войско. Обязательного срока службы не было, и притом организованные почти в то время, когда уже оканчивались военные действия, они не прошли через ту школу огня и опасностей, которая формирует войска подобного рода. Вместе с тем они питали общее всем волонтерам отвращение от учений и фрунтовых упражнений. На основании всего этого правительство обрадовалось первой возможности раскассировать хоть один из этих полков, не оскорбляя уважаемого ими вождя. Та же участь постигла и эскадрон Diavoli Rossi (красных чертей) вновь сформированной в Палермо кавалерии.

Горцы Везувия между тем назначены были в пополнение бригады Мильбица, сильно ослабленной многочисленными потерями.

Мильбиц с небольшой частью своего штаба оставался еще в Санта-Марии и, по выздоровлении своем, я должен был отправиться туда, собственно только для того, чтоб исполнить пустую формальность. Между тем я успел настолько уже втянуться в довольно пошлую и праздную неаполитанскую жизнь, что мне нелегко было расстаться с нею. Я откладывал со дня на день свой отъезд и дождался того, что поезды железной дороги между Капуей и Неаполем были прекращены по распоряжению правительства. Эта неожиданная мера вызвала множество толков; каждый по-своему объяснял причины, побудившие правительство принять ее. В приказе наместника по этому поводу было сказано, что поезды прекращаются вследствие непомерного стечения пассажиров и неизбежных при таком стечении беспорядков. Конечно, никто не поверил этому предлогу, но еще недоброжелательнее прежнего стали поглядывать на королевских карабинеров, важно расхаживавших в плащах и треуголках.