Записки гарибальдийца

Журналы по-своему толковали это новое распоряжение. Министерские объясняли его стечением очень большого числа военнопленных, которых действительно большими партиями перевозили из Капуи в Неаполь, где их ожидали военные пароходы. Оппозиционные вовсе не объясняли причин, побудивших правительство решиться на эту меру, но яростно восставали против самого решения.

Более всего распространено было мнение, что сообщения прекращены для предотвращения наплыва бурбонских эмиссаров. В подобном случае трудно добиться толку посреди таких разнообразных мнений, а немногие, знавшие истину, не высказывали ее.

Знаю только то, что едва ли в какое-либо другое время распоряжение это могло показаться мне так стеснительным и неприятным, как тогда. Мне, во что бы то ни стало, нужно было ехать в Санта-Марию; сесть на лошадь я еще не был в состоянии, приходилось непременно брать веттурина[175], а в Италии это великое несчастье, и я обыкновенно пускал в ход все мои спекулятивные способности, чтобы только избежать его, и до тех пор мне это удавалось. Скрепя сердце и собрав весь запас своего хладнокровия, я отправился на Largo del Castello нанять коляску. В моих воспоминаниях эта критическая минута занимает место наряду с волнениями дня битвы при Вольтурно. В глазах моих эти алчные хищники прочли намерение нанять кароццу[176], обступили меня со всех сторон, закричали, заволновались, и кончилось дело тем, что я вскочил в худшую из стоявших передо мною колясок, несмотря на то что ее возница потребовал от меня чуть ли не больше прочих.

Едва мы проехали верст пять, взобравшись на Capodichino[177], веттурин остановил свою клячу, слез с козел, вытащил из-под сиденья молоток и клещи и принялся яростно уколачивать одно из колес, жалобно визжавшее всю дорогу. Операция эта повторялась раз пять или шесть; наконец почти на полпути, под самою Аверсой, ось лопнула, и я ткнулся лбом в козлы. Веттурин вскочил на ноги и, несмотря на мои отчаянные возгласы, спокойно процедил accidente[178], неизвестно к кому относившийся.

Пришлось пересаживаться в corricolo (переложение русской перекладной на итальянские нравы) и в этом неудобном экипаже добраться до Аверсы. Оттуда оставалось еще добрые два часа езды до Санта-Марии. Веттурин пешком явился туда же, через полчаса после меня. Часа через полтора найдена была какая-то таратайка, еще неудобнее, и я отправился в сообществе двух других гарибальдийских офицеров и еще одного очень черного офицера.

Часа в 4 после обеда мы были в Санта-Марии.

Большая квартира Мильбица, так недавно еще шумная и полная веселых юношей и крикливых офицеров, теперь была пуста и казалась необитаемой. Швейцарец-денщик лежал на шинели, покуривая сигару, но не забыл похвастаться передо мной сержантскими галунами, заслуженными им уже во время моего отсутствия.

Мильбиц медленными шагами прохаживался по опустевшим комнатам, задумчиво покуривая и выпуская кольцами дым. Фигура его никогда не была особенно воинственна, а тут каждый мускул его сухого лица выражал успокоение и отставку.

Я несколько церемонно подошел к нему, но он с добродушием старосветского помещика протянул мне руку и пригласил садиться.

– Вы уже и поправились, – сказал он, и принялся расспрашивать меня о Неаполе, и потом с болтливостью старика обо всяких других предметах.

– А что Бизио?[179] – спросил он меня.

Я забыл уведомить читателя, что генерал Нино Бизио, или Биксио за несколько месяцев перед тем жестоко поплатился за природную вспыльчивость и бешеную строптивость своего нрава. В сообществе нескольких старших гарибальдийских офицеров, горячо о чем-то с ними споря, он объезжал верхом аванпосты. Вдруг лошадь остановилась и заупрямилась. Бешеный наездник, не посмотрев ей под ноги, свирепо вонзил ей шпоры в бока. Лошадь взвилась на дыбы, и отчаянно бросилась вперед. Под ногами ее была широкая яма, в которую она свалилась вместе с своим тучным всадником, сломавшим себе руку и ногу. Положение Биксио само по себе было опасно; его полнокровие и воспалительность его организма приводили докторов в отчаяние. Но во время описываемого мною свидания с Мильбицем, здоровье Биксио уже поправлялось, и он был вне всякой опасности.