Записки герцога Лозена

Я очень много выезжал в это время и сталкивался с огромным количеством людей, от которых узнавал много интересного относительно внутреннего положения дел в Англии, о чем наш посланник де Ноайль и не мог даже знать. Он был очень умен и скромен, и я уверен, что не живи он так замкнуто, из него вышел бы прекрасный посланник. Мне кажется, он бывал бы гораздо чаще в свете, если бы не невыразимая глупость его жены: она каждую минуту приводила его в смущение теми несообразностями, которые выпаливала повсюду, где бывала. Приведу здесь один пример. За одним большим обедом у себя дома она вдруг сказала вслух, что не понимает, почему так много говорят о скромности англичанок, нет во всей Европе других женщин, которые были бы так испорчены, как англичанки, которые иногда заглядывают Бог знает в какие трущобы. Можно себе представить отчаяние и смущение маркиза де Ноайля при этих словах его жены. Он сказал ей: «Послушайте, вы ошибаетесь, подумайте, что вы говорите...» Но она нисколько не смутилась этими словами и продолжала: «Я знаю наверное, что во время последнего костюмированного бала герцогиня Девонширская и милэди Грэнби находились в продолжение нескольких часов в самом ужасном обществе по соседству».

Бедный посланник чуть не умер со стыда, а все остальные со смеху.

Если я узнавал что-нибудь, что могло интересовать Ноайля, как посланника, я всегда считал долгом доводить это до его сведения, хотя и я мало знал его, но я никогда не посылал никаких сведений помимо него Морепа.

Но однажды мне в руки попал очень важный билль, приготовленный милордом Норсом для Америки, который он еще не успел прочесть в парламенте. Я отправился к Ноайлю и спросил его, видел ли он этот билль и знает ли вообще о его существовании. Он принял очень независимый и важный вид и заявил, что ему все известно. Я знал, что этого не могло быть, но я перевел разговор на другую тему, несмотря на то, что он все возвращался к биллю, и затем скоро уехал домой. Я не написал ничего де Верженну, с которым находился в ссоре, но послал специального курьера де Морепа. Он показал мое письмо королю, а Ноайль мог ответить на запрос по этому поводу только две недели спустя. Я получил потом письмо от Верженна, который просил меня сообщать ему подробно обо всем, что я увижу и что услышу. Я ответил ему очень вежливо, но холодно, что перестал заниматься вообще политикой. Но, несмотря на это, я продолжал посылать де Морепа и де Воже свои записки на такие темы, которые до сих пор не интересовали французских посланников. Корреспонденция моя значительно увеличилась и стала отнимать у меня очень много времени. Я стал меньше выезжать. Я стал скучать один и взял себе любовницу, скромную, тихую, милую девушку, как раз такую, как мне надо было в то время.

В это время жена моя сделала мне честь и послала мне письмо с своим поверенным, в котором писала мне о последствиях, которые должны быть результатом разделения наших состояний, и что я должен всецело довериться ей в том, чтобы она могла совершенно самостоятельно располагать своим состоянием. Поверенный ее был крайне глупый и ограниченный человек, который был обо мне, кажется, очень невысокого мнения и нисколько не скрывал этого. Я ответил на письмо мадам де Лозен в самом шутливом тоне. Начиналось мое письмо так:

«Я, де Лозен, должен прежде всего сказать, что поверенный мадам де Лозен человек очень нахальный, во-вторых, что он не знает сам, что говорит, в-третьих, что я от всей души согласен положительно на все, что может пожелать моя супруга, мадам де Лозен».

В начале марта месяца 1778 года я послал де Морепа очень подробную и обширную записку относительно тех мер к защите, которыми обладает Англия во всех четырех частях света. Он прочел мою записку в Совете. Эффект, произведенный этой запиской, был настолько велик, что немедленно же было решено выписать меня из Англии, чтобы я мог дать еще более подробные объяснения по этому предмету, и мне прислали приказание от имени короля как можно скорее и секретнее выехать во Францию.

Я приехал в Версаль и имел несколько конфиденциальных разговоров с королем у Морепа, который относился ко мне с чисто братской нежностью. Де-Морепа, очень огорченный нашей размолвкой с де Верженном, всячески старался помирить нас, к чему я лично совсем не стремился, но мне пришлось уступить его неустанным просьбам. Мы помирились без всяких объяснений с чьей-либо стороны и с тех пор я никогда не мог ни в чем пожаловаться на де Верженна, а он относился ко мне вполне корректно и дружелюбно.