Записки графини Варвары Николаевны Головиной (1766–1819)

Г-жа де-Полиньяк находилась в плачевном состоянии и сильно беспокоилась за своего мужа и за своего деверя. Г-жа Бранка, ее двоюродная сестра, просила, чтоб ее заключили вместе с ней, но после усиленных настояний и доводов, поддержанных врачем, утверждавшим об опасном положении г-жи де-Полиньяк, она просила перенести ее к себе и получила разрешение, но лишь на условии, что она будет считаться арестованной, и что никто не будет видеть ее. Г-жа де-Бранка написала мне все эти подробности чрез горничную своей двоюродной сестры, на верность и рассудительность которой она вполне полагалась. Я решила повидаться с ними на другой же день. Я прошла через свой сад и сад г-жи де-Веррак и через нижний этаж ее дома вышла на улицу Веррен. В первый раз в зкизни я очутилась одна вечером на улице. Я шла вдоль стены, чтобы не быть раздавленной. Проходя мимо ворот дома г-жи де-Ж. Г., я увидела женщину, сидящую под воротами с корзиной завядших цветов; она просила меня купить у нее. «Они завяли, моя милая», — сказала я ей. Она нагнулась ко мне и сказала мне на ухо с грустью и беспокойством: «Сударыня, я бедная нищая, переодетая цветочницей; с тех пор, как он — император, арестуют всех бедных на улице и отправляют их в Сальпетриер, где обращаются с ними, как с собаками. Он хочет доказать, что нет бедных, тогда как они везде». Я дала ей 6 франков и поспешила уйти от нее. Придя на улицу Бан, которую я должна была пройти для того, чтобы выйти на улицу Ла-Планш, я была остановлена грязным ручьем, протекавшим среди улицы. Была страшная грязь, и я боялась сделать опасный прыжок и стояла в недоумении у этого ручья, ошеломленная шумом экипажей и повозок и криками различных продавцов, которые проходили мимо меня, как вдруг ко мне подошли два весьма приличных на вид незнакомца и предложили мне самым почтительным образом вывести меня из затруднения. Я воспользовалась их любезностью. Поблагодарив их, я отправилась на улицу Ла-Планш, где находился отель г-жи де Ла-Бранка. Я довольно долго стучала молотком, осматривалась по сторонам, чтобы увидеть, не наблюдают ли за мной; я боялась повредить г-же Идалии, но мне хотелось дать ей положительное доказательство моей к ней дружбы; сознание добраго дела придает смелость и непреклонность воле. Наконец привратник отворил мне дверь, я проскользнула в большой двор и подбежала к двери флигеля, где находилась бедная Идалия. Я нашла ее в страшно возбужденном состоянии. Она тронула меня до глубины души. Она приняла меня с распростертыми объятиями; мы много говорили о несчастиях и горестях, которые угрозкали ее кузине. Я оставила ее в сумерках; когда я вновь подошла к ручью, в виду быстро наступающей ночи, я собралась с духом, сделала удивительный скачек и возвратилась домой с сердцем, полным страдания и тревог. Жорж Кадудаль был арестован в то время, когда проезжал по улице в кабриолете. Он жил в Париже уже 6 месяцев. Братья Полиньяк, маркиз де-Ривьер, Корте, Виктор, паж Людовика XVI, и много других верных слуг Людовика XVI были заключены в Тампль, где производилось их дело.

Моро был заподозрен и присоединен к ним. Негодование общества достигло высшей степени. Чудовище же трепетал сам и не спал двух ночей к ряду на одном месте; большую часть дня он проводил на бельведере замка в Сен-Клу с подзорной трубой, направленной на Парижскую дорогу, постоянно боясь приезда курьера с известием о возмущении. Г-жа де Ла-Рошфуко, которую я встречала у Августины Турсель, говорила ей, что ей часто случалось находиться втроем с первым консулом и его женой, что Бонапарт был очень молчалив и забавлялся прорезыванием мебели перочинным ножом, который всегда держал при себе, и что его настроение можно было узнать по движению руки. Какое счастливое состояние души! В сердце — ад, а за его широким лбом — демон гордыни! Г-жа Дюгазон, давнишняя знаменитая артистка комической оперы, уходила со сцены. Ей назначили последний бенефис; артистки Comedie française выбрали для спектакля пьесу «Сарторий»: в одной сцене в этой пьесе Помпей сжигает, не читая, список заговорщиков. Они хотели воспользоваться этим обстоятельством, чтобы дать извергу урок. Бонапарт явился в театр; когда дошли до упомянутой сцены, он побледнел, рот его покривился. Я сказала трем сестрам Турсель, которые были со мной: «он задохнется от бешенства». Но он встал, резким движением отодвинул стул и удалился из театра. Его отъезд произвел шум в партере. Бонапарт возвратился домой в ярости.