Записки графини Варвары Николаевны Головиной (1766–1819)

Иностранные послы были в восторге от этого путешествия. Я вспомнила смешной анекдот, рассказанный мне графом Кобенцелем. Государыня путешествовала в шестиместном экипаже; с ней вместе находились император, германский посол и мой дядя. Другие послы и две дамы садились попеременно. У государыни была прекрасная бархатная шуба, германский посол восторгался этой шубой. «Моим гардеробом заведует один из моих лакеев, — ответила ему государыня: — он слишком глуп для другого занятия». Граф Сегюр по своей рассеянности услышал только похвалу шубе и поспешил сказать: «каков господин, таков и слуга (tel maitre, tel valet)». Это вызвало общий смех. В тот же день за обедом государыня заметила шутя находившемуся постоянно при ней графу Кобенцелю, что ему, должно быть, утомительно находиться постоянно при ней. «On ne choisit pas ses voisins» (соседей не выбирают), отвечал тот. Эта новая рассеянность была принята с такою же веселостью, как и первая. После ужина ее величество рассказывала этот анекдот. Лорд Сент-Элен, выходивший на короткое время, вернулся, когда она кончала свой рассказ. Присутствовавшие выразили ему сожаление, что он был лишен удовольствия его слышать. Государыня вызвалась рассказать снова анекдот. Но не успела она дойти до половины своего рассказа, как лорд Сент-Элен заснул глубоким сном. «Недоставало только этого, — сказала государыня, — для завершения ваших любезностей: я совершенно удовлетворена».

В 1790 году, мой муж был пожалован в полковники. Императрица дала ему полк, и он принужден был отправиться в действующую армию[52]. Эта разлука для меня была очень тяжела: я едва оправилась после родов и была очень слаба.

Отсутствие моего мужа продолжалось несколько месяцев; возвратившись, он должен был снова покинуть меня. Он надеялся вскоре вернуться ко мне, но обстоятельства войны изменились. Не имея возможности вернуться в Петербург и рассчитывая расположиться с полком на зимние квартиры, он просил меня приехать к нему и прислал двух унтер-офицеров сопровождать меня. Это приказание было для меня очень приятно, но радость была омрачена мыслью, что мой отъезд причинит много горя моей матери.

Моя мать занялась приготовлениями к отъезду, нашла врача, окружила меня всевозможными предосторожностями, прибавила к моим двум спутникам еще третьего, офицера, и заставила меня взять с собой компаньонку, которая жила у нее в доме. Это была прекраснейшая особа, но большая трусиха. Моя мать проводила меня до Царского Села; здесь я получила записку от брата, служившего в Гатчине у великого князя; он писал мне, что великая княгиня требует непременно, чтобы я заехала проститься с ней. Это было по дороге, но я была в дорожном костюме; погода была холодная, а предстоявшее мне путешествие продолжительное и тяжелое. Так как ее императорское высочество желала непременно видеть меня в дорожном платье, то я должна была отбросить этикет в сторону. Я приехала, меня повели в комнату г-жи Бенкендорф и чрез несколько минут позвали к великой княгине; я вошла в кабинет ее высочества, где она ждала меня. Она обняла меня и сказала много теплых слов по поводу моей супружеской привязанности; затем усадила меня за свой письменный стол, приказав написать письмо моей матери, долго беседовала, послала за великим князем, заставила его поцеловаться со мной и наконец очень нежно распростилась.

И вот, двадцати двух лет от роду, полная здоровья и отваги, ехала я во весь опор в Бессарабию. Недалеко от Витебска я вышла из экипажа, пока перепрягали лошадей; я вошла в постройку, похожую на барак, где уселась на стол, так как все стулья были поломаны. Я приказала распустить несколько плиток бульона, чтобы подкрепить силы. Вдруг в комнату с шумом входит какой-то военный и передает мне письмо и толстый пакет. Я была в восторге, узнав на письме почерк моей матери, и в радости не заметила, кто его принес; но, оправившись от охватившего волнения, я узнала графа Ланжерона, французского эмигранта[53], который в качестве волонтера отправлялся в действующую армию. Я встречалась с ним в Петербурге у графа Кобенцеля и у принцессы Нассауской. Поблагодарив его, я опять села на стол, чтобы продолжать свой завтрак, за которым он внимательно следил; я старалась доесть его поскорее, чтобы показать ему, что я вовсе не намерена делить его с ним, что я совсем не хотела его визита, и что он мог уходить. Он так и сделал. Дверь в соседнюю комнату была открыта, и я слышала, как он потребовал себе, как можно скорее, молока; какой-то еврей тотчас принес ему большой кувшин молока с огромным куском хлеба, но так как он ел не садясь и все смотрел в мою сторону, то это мне наскучило, и я возвратилась в свой экипаж, который скоро был готов.