Записки губернатора. Кишинев 1903–1904

Судебное дело о погроме продолжалось очень долго, и я не дослужил в Кишиневе до его окончания. Насколько я помню, количество оправданных подсудимых приблизительно совпадало с количеством обвиненных. Меры наказания были применены, за редким исключением, довольно мягкие. Гражданские иски потерпевших, в большинстве случаев, остались неудовлетворенными по невозможности доказать размера убытков, причиненных тем или другим обвиняемым. Однако, судебное разбирательство значительно успокоило еврейское население губернии, дав ему известного рода нравственное удовлетворение. Нареканий на суд со стороны евреев не было слышно. Перед тем, как перейти к характеристике кишиневского прокурорского надзора, я хочу упомянуть, что с кишиневскими судебными деятелями я жил и расстался прекрасно. Отношения наши не омрачились ни разу, если не считать одного забавного случая, который я приведу, как веселое воспоминание о выказанном мною невольно неуважении к судебному ведомству.

У меня часто обедали запросто два-три гостя, причем обед был всегда очень простой, на что никто не бывал в претензии. Но однажды я задумал дать более парадный обед для приезжих членов палаты и для местного суда. Желая избежать обычных, всем давно надоевших, блюд – осетрины и индейки, без которых ни один торжественный обед в Кишиневе не обходился, я воспользовался полученным из Тамбова, редким по качеству, окороком ветчины и включил его в число семи блюд предполагаемого обеда, к большому удовольствию Давыдова, уроженца той губернии, в которой «живут потомки Курдюковой и производят поросят»[5].

Обед прошел очень оживленно и, казалось, во всех отношениях удачно. На другой день, в совещательной комнате суда шел разговор о вчерашнем губернаторском приеме, причем один из местных членов суда заявил, что губернатор, подав окорок ветчины, выразил этим презрение к судебному ведомству. Давыдов изумился и стал доказывать, что окорок был превосходный. «Конечно, превосходный», возразил критик, – «я три куска съел, но все-таки нельзя за парадным обедом свинину подавать».

Строгий охранитель достоинства суда остался один при своем мнении, остальные подняли его на смех, а Давыдов в тот же день рассказал мне это происшествие.

Состав прокурорского надзора в Бессарабии был очень приличный. Во главе его стоял прокурор суда В.Н. Горемыкин, по образованию лицеист, племянник И.Л. Горемыкина, бывшего министра внутренних дел, впоследствии премьера, во времена первой Государственной Думы. С В.Н. Горемыкиным я сошелся очень близко, и мы действовали с ним всегда дружно, часто сходясь для переговоров по тем вопросам, в которых губернатор и прокурор имеют какое-либо соприкосновение. Не знаю, обменялись ли мы с ним за время совместной службы тремя бумагами, но зато редко проходили три дня без того, чтобы мы не обсуждали вдвоем какого-нибудь служебного вопроса, нередко даже мало касавшегося прокурорского надзора. Горемыкин раньше моего узнал Бессарабию, имел постоянные сведения о том, что делалось в уездах, от своих товарищей и судебных следователей, и давал мне этим путем возможность делать проверку полицейских донесений и следить до некоторой степени за поведением подчиненных мне уездных чинов.

Неблагоразумно поступают те губернаторы, которые, по какой-то странной административной моде, становятся принципиально в отдаленно-холодные отношения с судом. Среди представителей различных ведомств, рассеянных по уездам губернии, самыми просвещенными, порядочными и близкими к жизни обыкновенно являются судьи, товарищи прокуроров и следователи; вместе с тем, благодаря периодическому передвижению по службе, они не зарастают уездной плесенью и не погружаются с головой в тину мелких интересов, обращающих нередко умных и талантливых людей в курьезные уездные типы. Поэтому я всегда старался установить с уездными деятелями судебного ведомства доверительно-деловые отношения, любил, когда они заезжали ко мне при посещении губернского города, и всегда внимательно относился к их мнениям и к тому освещению, которое они давали интересовавшим меня событиям уездной жизни. Я имел в местном прокуроре очень ценного советника по всем вопросам, касавшихся евреев, благодаря тому, что он относился к ним совершенно объективно, без страха и предубеждения, но вместе с тем прекрасно понимал тактическую ошибочность проявления открытого юдофильства. Он, собственно говоря, и не был юдофилом, а просто был умным и образованным человеком, лишенным чувства ненависти и нетерпимости по отношению ко всем нерусским народностям. Но, как известно, у нас эти именно свойства и создают репутацию юдофилов. В.Н. Горемыкин не избежал неприятных последствий своего беспристрастного и строго законного отношения к евреям, и я имел не раз удовольствие встречать его имени, вместе со своим, на страницах специальных русских изданий, помещавших нас в рядах «жидовских батек» и «шаббесгоев»[6].