Записки ящикового еврея. Книга вторая: Ленинград. Физмех политехнического

Амосов был колоритной личностью. Сняли его, возможно, за веру – он открыто праздновал Пасху и Рождество. В «холодную осень 53», когда уголовники после амнистии наводнили Ленинград, он продемонстрировал воспитание старой школы. В трамвае кто-то из вышедших на свободу урок материл женщину интеллигентного вида. Амосов заступился. Тот обернулся к нему: «А ты, дед, молчи в тряпочку, щас в пол вобью» и натянул ему кепку на глаза. В ответ получил прямой в челюсть. И лег на тот пол, куда обещал вбить оппонента. Дед еще до революции был чемпионом Петербурга по боксу.

Амосов являлся страстным футбольным болельщиком (уж не помню, «Адмиралтейца» или «Зенита»). Эту страсть он разделял со своим молодым другом, профессором Д.С. Горшковым.

Дмитрий Сергеевич работал на кафедре с 1945 года. На войне получил тяжелое ранение в обе ноги. Одна нога осталась несгибающейся. После защиты кандидатской в 1954 году, номинированной на защите как докторская, стал заведующим самой большой в Союзе кафедры высшей математики в Политехнике. До него два года кафедрой руководил Г.И. Джанелидзе.

Д.С. Горшков (1916-1978)

Два болельщика – Амосов и Горшков поспорили, успеют ли они принять экзамен, чтобы успеть на матч.

Горшков имел фору по времени чуть ли не в час. У Амосова шансов успеть почти не было. Он попросил всех придти в аудиторию к началу экзамена. Затем спросил: «Кто претендует на пятерку?». Поднялись три-четыре руки. «Сядьте на первые парты». Следующий вопрос: «Кто хочет тройку?». Студенты, напуганные его грозным видом, подняли чуть ли не больше половины рук. «Сдайте зачетки». Он поставил в зачетки тройки, а потом смелым – пятерки. Остальных вызвал к доскам и попросил изложить вопрос из билетов, который они знали. Взглянув на то, что они успели написать, он каждому задал дополнительный вопрос по другому разделу и поставил оценки, которые варьировались от тройки до пятерки; основными были четверки. Через двадцать минут он был свободен, вышел, сел на трамвай и кричал опаздывающему Горшкову: «Давай, давай, хромой чертяка, на колбасу еще успеешь!».

Сильный математик, Горшков был блестящим лектором. Нам очень не повезло, что у нас он не читал. Для меня лично это стало невосполнимой потерей. Как логический экстраверт (по Юнгу), я нуждался в эмоциональном триггере для возбуждения устойчивого интереса к предмету. Лекции Горшкова и общение с ним такой интерес пробуждали. Лекции наших преподавателей на первых курсах по математике и физике – нет.

Математика на первых курсах жила своей жизнью. Проходили пределы, потом дифференциальное исчисление. Должны были заучивать все теоремы существования и единственности[8]. А инструменты для решения задач по физике вовремя так и не появились. Они возникли, когда изложение классической физики закончилось.

Ландау так отзывался о программе по математике одного из вузов: «к сожалению, Ваши программы… превращают изучение математики физиками наполовину в утомительную трату времени». На вопрос про требования к физику-теоретику отвечал: «…теоретику в первую голову необходимо знание математики. При этом нужны не всякие теоремы существования, на которые так щедры математики, а математическая техника, т. е. умение решать конкретные математические задачи».

Лекции по математике читал нам профессор Александр Тихонович Талдыкин. Он был зав. кафедрой математики нашего соседа – Военной Академии связи имени «великого связиста» С.М. Буденного. Закончил Талдыкин ЛГУ, куда и перешел после ухода по возрасту из Академии. У нас он был совместителем – подрабатывал. Эта двойственность сказывалась на его лекциях.

С одной стороны он хотел излагать строго – как в университете, но с другой стороны просто – как для офицеров. В общем-то, если его внимательно слушать и успевать записывать, трудностей в сдаче экзамена не должно было возникнуть.

Но оказалось, что я не успеваю конспектировать. Во-первых, я записывал так, что сам потом прочитать не мог. Во-вторых, я пытался одновременно понять суть излагаемого и записывать всё – не только формулы, но и сопровождающие их формулировки, которые не умел сокращать. В результате конспект был нечитабельным, а переписывать у кого-то было просто некогда.

В немецких университетах и в дореволюционном Политехнике в распоряжение студентов обычно предоставлялись литографированные конспекты лекций. О такой роскоши в насквозь идеологизированной стране нечего было и мечтать. У нас боялись пропустить крамолу даже в такой классической дисциплине как математика, содержание лекций по которой не менялось, к сожалению, десятилетиями.

А.Н. Талдыкин на лекции.