Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1.

Недолго думая, я отправился к Нольде проверить новость. Нольде встретил меня с самым беззаботным смехом: «Я только что учился, как писать прошение об отставке, и его уже вручил». Увидя моё искренне огорчённое лицо, Нольде принялся мне объяснять с большим жаром, почему он это сделал и как умно поступил. Должен прибавить, что как раз незадолго до этого Нольде был избран ординарным профессором Петроградского университета по кафедре международного права (до этого он был профессором Петроградского политехнического института), и это обстоятельство давало ему независимое положение, психологически заставившее его более легко отнестись к своей отставке. Мотивы, которые мне высказал Нольде и которые вынуждали его уходить вместе с Милюковым, были разные — это прежде всего неизбежность «сепаратного мира» с Германией (аргумент, навеянный Струве), к чему дело будто бы идёт, затем то, что будущий министр М.И. Терещенко — молодой человек «чуть моложе вас» (на самом деле Терещенко был старше меня на несколько лет). Последний аргумент и был самым искренним.

Думаю, что Нольде, заслуженно вознесённый революцией на такой высокий пост, как пост товарища министра, только что получивший то, о чём мечтал давно, — кафедру по своей специальности в Петроградском университете, почувствовал внезапное отвращение к революции, после того как ему приходилось менять Милюкова на ничем не замечательного молодого человека Терещенко, которому только что исполнился 31 год. Личная обида двигала Нольде, а аргументы политического характера не имели серьёзного значения, хотя бы потому, что уже в августе тот же Нольде, который в мае уходил из-за перспективы, весьма, впрочем, туманной в этот момент (сепаратного мира с Германией), предлагал этот самый сепаратный мир, как единственное средство выйти «достойно» из войны. Не углубляя обидной для Нольде темы касательно юности нового министра, я спросил его, что же делать нам и, в частности, мне, если он считает, что положение с сепаратным миром настолько угрожающее. Нольде опять рассмеялся: массовый уход — ни в коем случае, это будет дезорганизация ведомства; что же касается сепаратного мира, то он просто отмечает, куда всё идёт, так как уход Милюкова — «явно германское дело». В это время в кабинет Нольде с сияющим лицом вошёл П.Б. Струве и заявил, что вручил Нератову своё прошение об отставке. После этого двое верных сторонников Милюкова ушли, совершив произведший столь сильное впечатление акт, как разрыв с министерством.

Не успел я ещё очнуться после столь знаменательного события, как уход Нольде, говоривший столь явственно о ненадёжности революционных карьер, как меня позвали на заседание комитета Общества служащих для обсуждения создавшегося положения. Столь быстрый переход к действительности сразу же показал мне, что силою вещей наш исполком, как все исполкомы этого периода, был гораздо более насыщен электричеством, чем все прежние ведомства. Председательствовал Петряев, который очень нервничал. Он предложил нам, как бывает на военных советах, каждому высказать своё мотивированное мнение о том, как быть дальше. Вышло так, что я как секретарь комитета сидел рядом с Петряевым, и поскольку Петряев хотел высказаться последним как председательствующий, то первому пришлось высказаться мне.

Я сказал, что на основании всего, что я знаю, положение весьма серьёзно, раз такое лицо, как Нольде, ушло из министерства вследствие официально высказанного им подозрения о надвигающемся сепаратном мире с Германией, и что нашему комитету придётся отбросить все формальные соображения и вникнуть в международно-политическое положение настоящего момента. Я считал, что массовый уход как протест против ухода Милюкова по меньшей мере преждевременен, поскольку мы не знаем намерений нового министра, но, с другой стороны, в такой момент мы не можем молчать и должны до вступления в должность министра иностранных дел войти с ним в контакт и взять с него обязательство, что он не будет нарушать основных линий внешней политики России, самое же главное — не пойдёт на сепаратный мир с Германией, так как в противном случае ему придётся работать с новым составом дипломатического ведомства. Эти слова вызвали со стороны Петряева нервную реплику: «Но ведь это кондиции министру!» На это я ответил: «Совершенно верно, но если дело хотя бы отдалённо идёт к сепаратному миру, нам надо сразу же выяснить нашу позицию».