Записки из «Веселой пиявки»

И вот оказалось, что вся эта история с Джеймсом Роджерсом — чистая выдумка. Не существовало ни такого психиатра, ни эксперимента, ни Массачусетского университета психологии и невропатологии, а газета, якобы опубликовавшая письмо доктора — The Massachusetts Daily Collegian, — появилась на свет через пять лет после воображаемой смерти воображаемого Роджерса. Я бы не сказал, что огорчился, вовсе нет. Без выдумок жизнь невыносима, а выдумка славная, и я поздравляю ее автора. Пленяют подробности, но особенно — письмо. Вот я перечитал его — что тут возразишь? Мысли прозрачные и не слишком оригинальные, но выражены очень складно — такое читаешь нечасто.

Нечасто, можно даже сказать редко

приезжал Константин Осипович в Москву в последние годы. Как принято у музыкантов его уровня, расписание концертов определено на много лет вперед, да и на родину не тянуло — родных не осталось, старых друзей растерял, новых не приобрел. Все отдавал ей, музыке. С женой Константин расстался уже через два года после свадьбы — к музыке Катя оказалась глуха, страсть к стройной холодноватой женщине с тонкими, змейками, губами прошла, а встречной тяги к полноватому, не шибко опрятному, молчаливому Косте у эффектной и остроумной Кати никогда не существовало в природе — просто уступила влюбленному юноше с перспективой. Но все это позади. Так что, помимо предусмотренных контрактами выступлений, никаких дел на родине у Константина Осиповича не было. Повинуясь привычке, прогуляться по Варварке, где в несуществующем уже Псковском переулке некогда стоял несуществующий уже дом за номером три, где прошло Костино детство. Да посетить могилу родителей на Востряковском кладбище, постоять у белого гранита с надписями:

Портнов Осип Яковлевич

1915–1976

Портнова Елена Семеновна

1918–1992

А могилу бабушки, Елизаветы Наумовны, найти ему так и не удалось: по несусветным кладбищенским правилам сведения о захоронениях давали исключительно лицам, доказавшим документально родственную связь с покойным, а у Константина Осиповича таких доказательств не оказалось. Но вспоминал он бабушку часто чаще, чем маму и папу. Ее протяжный крик из-за дачного забора: «Котинке, ингелэ, иди пить молоко!» — звучал в музыкальных ушах Кости через десятки лет после кончины Елизаветы Наумовны.

Жили Портновы в двух комнатах обширной коммунальной квартиры, бывшей профессорской, владелец которой Семен Михайлович Генкин когда-то лечил самого Бунина, а потом сгинул вместе с женой и дочкой где-то в Средней Азии, уступив квадратные метры более достойным представителям трудового народа, к каковым отнесли и семейство известного в артистических кругах брючного мастера Осипа Портнова (остается невыясненным, фамилия ли подвигла Осипа Яковлевича стать портным или, напротив, эту фамилию его местечковые предки получили благодаря своей профессии). Так или иначе, но поселился Портнов с женою, тещей и единственным сыном Костей в профессорской квартире на третьем этаже солидного шестиэтажного дома, сильно обветшавшего, но сохранившего с дореволюционных времен некоторое щегольство в виде полированных широких перил, опирающихся на чугунную литую решетку, и могучих парадных дверей с выбитыми стеклами. Бурая краска на них (дверях, не стеклах) держалась скверно, и ее обычно обновляли дважды в год: к майским праздникам (Дню международной солидарности трудящихся, если кто забыл) и седьмому ноября.