Записки из «Веселой пиявки»

красный день календаря. Ну да, ведь в ренессансные времена седьмого ноября вспоминали день рождения, а заодно и смерти Платона. Причем не отца Василия Платоновича, типографского наборщика-акцидентщика и нашего соседа, который, напившись, поколачивал свою жену Татьяну Васильевну и называл мою бабушку Женю жидовской мордой, а протрезвев, извинялся, — нет, речь идет о том самом Платоне, и философы в этот день не палили из пулеметов по Эрмитажу, а, напротив, вели приятные беседы в платоновском духе. Уж почему они выбрали для этого именно красный день календаря, остается загадкой. То, что Платон помер в день своего рождения, и впрямь зафиксировано кой в каких летописях, хотя было это не седьмого ноября, а седьмого же таргелиона, что соответствует двадцать первому мая. Нам важно другое: зацепившись за Платона, мы можем вспомнить его учителя Сократа (который и дал эту кликуху Аристоклу за высокий рост и широкие плечи).

Вот сидит себе этот философ где-нибудь в Пирее, поближе к берегу, чтоб ветерок овевал, сидит на лужайке среди миртов, кипарисов и прочей средиземноморской растительности в окружении друзей-учеников и толкует о свободе и справедливости. Вроде как свободу людишки, следуя пагубной своей натуре, все равно извратят, употребят во зло. Свобода ведь означает отсутствие принуждения, а без принуждения исчезнет образование, за ним — добродетели, и воцарятся детишки свободы — наглость, бесстыдство, разнузданность... Стало быть, долой ее, свободу эту — как современно звучит, а? — нельзя на ней построить идеальное общество, а вот на справедливости — можно, и только на ней. Справедливость же дается только мудростью, пониманием, что есть добро, истина и красота. А кому мудрость такая доступна? Правильно, философу. Потому-то философы и должны сидеть на троне, иначе — беда.

Какие же они, эти удивительно редкие птицы — истинные философы, думают ученики и пожирают учителя нетерпеливыми взглядами. А вот какими, отвечает Сократ (в пересказе его лучшего ученика Платона, урожденного Аристокла): от природы памятливыми и умными, возвышенными духом, преданными истине, справедливыми, мужественными, воздержанными. Где ж такого сыскать, спрашивают придурковатые ученики, на деле-то куда ни глянь — все умники с червоточиной, а попадись человек умный и порядочный, так его за чудака считают, которого ну никак до власти допускать нельзя. И мудрый Сократ с этим совершенно согласен. Записные мудрецы, говорит он, в угоду толпе называют правильным то, что ей по вкусу, и дурным то, чего она не одобряет, и так добывают себе власть. А мудрец подлинный (вроде самого Сократа, надо полагать) остается одиноким, заброшенным и презираемым толпой. Такой правителем не станет, а значит — государству, построенному на справедливости, не бывать.

Интересно, на чем же было построено вполне демократическое государство, которое этого идеалиста укокошило?

Лет за тридцать до суда над Сократом, холодным зимним утром у стен Афин собралось множество жителей города, чтобы послушать речь стратега Перикла. Уже шла война со Спартой, и, по старинному обычаю, воинам, которые первыми пали в сражении с врагом, афиняне устраивали торжественные похороны. Надгробное слово Перикла — самого почитаемого полководца и главы города — стало гимном Афинам и его гражданам, живущим по демократическим законам, уважающим друг друга, предков и традиции, создавшим общество, где ценят красоту без излишеств и духовное наслаждение без изнеженности. Афины, говорил Перикл, — пример для всего мира, и тех, кто отдал жизнь за свободу родного города, мы никогда не забудем.

Речь вдохновила афинян, и они храбро сражались с воинственными спартанцами, защищая свою демократию. Но скоро в городе началась эпидемия чумы, и те же самые просвещенные жители Афин, которые еще вчера восхищались своим предводителем, стали обвинять Перикла в том, что он навлек на город проклятие богов. Его отстранили от руководства армией, и вскоре он умер — вроде бы от той же чумы.