Записки хирурга военного госпиталя

Его лечащий доктор-травматолог Князев не придал сему прискорбному факту особого значения. Хромает – пускай полечится. Жалко, что ли? И предыдущий старшина Рябов особо не цеплялся к новоявленному сачку. А то, что Колупаев сачок, видно было невооруженным глазом с расстояния пятидесяти метров.

Все изменилось, когда в должность вступил деревенский детина Плетнев. Сержант тут же взял хитрого солдатика в оборот и пытался вывести его на чистую воду. А тот с присущей ему ехидной улыбочкой продолжал демонстративно хромать и начал увиливать от хозяйственных работ, где требовалась физическая сила. Например, отказывался принимать участие в разгрузке стираного белья из прачечной. Тяжело, мол, громоздкие тюки с простынками тягать.

Конфликт тлел, а как-то под вечер возьми да разгорись, заполыхай. На дворе лето. Дождя давно не было. Земля высохла, и воздухе стоял липкий городской смог. Все окна в ординаторской напротив и у меня в кабинет открыты нараспашку. Только создав жалкое подобие сквозняка, и спасались от безжалостного зноя. Зато акустика была – изумительная. У меня в кабинете слышно было, как в самой дальней палате драили полы, ляпая мокрой тряпкой об влажный пол.

Традиционно перед самым окончанием рабочего дня раздался ужасающий грохот и явный шум сдвигаемых кроватей из спального помещения больных солдат. Я бросился туда. Картина не радостная: трое бойцов срочной службы буквально окучивают, как картошку, забившегося в дальний угол своего старшину Плетнева, только вместо тяпок у них кулаки. Больше всех старается рядовой Колупаев: все норовит заехать активно уворачивающемуся сержанту в левый глаз. Здоровяк не дается, обороняется. Вот он с силой оттолкнулся плечами от стены и, отпружинив, обратил противников в бегство.

Один из нападавших нечаянно споткнулся о сдвинутую со своего места кровать и растянулся на ней, инстинктивно закрыв бритую наголо голову трясущимися рукам. Двое других успели добежать до входной двери, где уперлись прямо в меня.

– А ну, стоять! – взревел я, преграждая им все пути отступления. – Вы офонарели совсем?! Что за побоище?

– Ничего, Дмитрий Андреевич, страшного, мы дурачились, – тяжело дыша, еле выговорил Колупаев, утирая рукавом госпитального халата с носа кровавую соплю.

– Что? Дурачились? – я обвел недовольным взглядом разгромленную палату.

Одна кровать, словно раненая лошадь, повалена набок. Матрац с постелью грубо смяты и основательно забиты под стоящий у противоположной стены стол, похоже, что с этого места и разгорелся конфликт. Другая кровать задвинута далеко в сторону, и на ней кряхтел, пытаясь встать, один из участников схватки, рядовой Шкаров, прикрывая носовым платком разбитую верхнюю губу. Хотя уже губень, так как нарастающий отек здорово увеличил ее в объеме, а излившаяся в мышцы кровь окрасила в неприятный черный цвет.

– Дмитрий Андреевич, честное слово, мы не дрались! – протяжно затянул Зарубин, третий участник криминального трио. – Плетень, скажи начальнику.

– Да, мы просто баловались, – кивнул сержант Плетнев, растирая красные от ударов кулаки. – Правда. Сейчас все уберем. Не переживайте.

Прибежали доктора Князев и Мохов. Однако перекрестный допрос по горячим следам ничего не дал. Бойцы твердо стояли на своем: баловались, перегнули палку. Все уберем и помоем. Друг к другу претензий нет. Я плюнул, взглянул на часы – уже час, как закончился мой рабочий день. А завтра снова идти на работу.

– Ладно, – говорю, – я домой! Напишите все объяснительные и утром мне на стол.

– Надо, наверное, Волобуеву сообщить? – подошел ко мне Яков Сергеевич.

– И чего я ему скажу? Что четыре охламона, дурачась, своротили кровати и попортили себе слегка физиономии.

– Ничего себе слегка, – поморщился старый хирург, – у этого Шкарова верхняя губа, как презревший баклажан, и у Колупаев губа вдребезги. Да, и как бы продолжения не последовало?

– Докладывать пока ничего не буду. Завтра еще раз их основательно допросим, почитаю объяснительные, а там и решим.

– Не знаю, не знаю, – покачал головой Яков Сергеевич.

– Утро вечера мудренее, – улыбнулся я и вышел из отделения, направив свои уставшие ноги прямиком к себе домой. А чтоб меня ночью всякими дурацкими звонками не беспокоили, я отключил мобильный телефон.

Утро следующего дня было ярким и солнечным. Свежий воздух влетел в распахнутое мною настежь окно и, я, вздохнув полной грудью утренней свежести, прислушался к щебетанию птиц. Под окнами у меня росли три могучих вяза, обильно покрытых темно-зеленой шуршащей на ветру листвой. Где-то в их кронах, там, на самом верху, уселись две какие-то невидимые пигалицы и ну пересвистываться: уить! уить! уить! Ах, хорошо!

Поискав глазами мобильник, я нажал кнопку включения. Трям, трям! Трям! Трям! Как из рога изобилия посыпались сообщения о пропущенных за ночь звонках. Тридцать четыре пропущенных звонка, начиная с полуночи! Ого-го! Из них три незнакомых мне номера, и основная масса от Волобуева и от Горошины. Видать, продолжили?

– Что у вас с телефоном?! – без предисловий обрушился на меня Волобуев.