Записки художника-архитектора. Труды, встречи, впечатления. Книга 1

С Савельичем, как стал я его звать, по примеру его знакомых, ходили мы на Трубу (Трубная площадь), где тогда был птичий и собачий рынок. Мы решительно ничего не покупали, но Савельев приценялся ко всему и во всяком товаре знал толк. Он серьезно разъяснял мне, что такие-то щеглы лучше поют, «потому что у него хвост лопаткой». Как-то ездили мы на конке, конечно, наверху, на «империале»[248], за три копейки в Марьину рощу, к его знакомому старику, торговавшему соловьями. Я шел просто из любопытства осмотреть далекие окраины Москвы. Маленький домишко, где у окна возился старик с клетками, завешанными бумагой. «Вот, Савельич, послушай-ка. Ну-ка, Петя, – говорил старик мальчику, – черкни-ка хорошенько вилочкой». Мальчик ковырял во что-то звонкое и вызывал соловья на состязание. «Так, так, так. Вали еще, вали! Ишь, заливается!» – наслаждались старик и Савельич. <Пили там чай с баранками, прихваченными нами в лавчонке, и старик рассказывал, как он ездил в Курск за соловьями и почем их здесь продавал, – и какой дорогу окупил, да и на харчи осталось>[249].

Савельев и не думал покупать соловья, но любил певчих птиц и все советовал мне завести тоже соловья. Любил он церковное пение, ходили ко всенощной в храм Христа Спасителя слушать чудовских певчих[250], а также таскал он меня на крестные ходы. Савельев был бережлив, и потому большую часть пути мы делали пешком, редко пользуясь конкой, единственным тогда городским транспортом. Промышлял Савельев комиссиями, скопил деньжонки и жил старым холостяком где-то в Рогожской, жил скромно, не пил и не курил, проповедовал и мне воздержание. Даже выпить бутылку квасу считал баловством, на зато отводил душу за чаем. Приходя ко мне, иногда заставал у меня моих двух товарищей по школе, с которыми у нас велись горячие юношеские споры о прочитанных книгах Спенсера, Михайловского и т. п. Савельев сидел, внимательно слушал и почему-то восторгался: «Здорово, ребята, разговор-то выходит! А теперь давайте пить чай». Сам ставил самовар, предварительно начищая его кирпичиком, так что тот сиял, ходил в лавчонку за чаем, за ситным с изюмом хлебом и хозяйничал. «Ну-ка, еще, ребята, поговорите, поговорите!» – просил он. Савельев просветил меня и Сухаревкой[251], где на воскресном рынке он чувствовал себя в своей стихии. Приценялся он ко всему. Познакомил меня с другим рынком старья – со Смоленским[252], отыскал какую-то лавку на Яузском бульваре с надписью «Пожертвуйте, что вам не нужно, в пользу бедных детей» и рылся там в сломанных стульях, побитой посуде и прочем хламе.

Васильевская площадь и Москворецкая улица. Фото начала XX в.

Но я оставался среди холщовых навесов букинистов, впиваясь в книжное богатство, и только на свои копейки я мог иногда купить желаемую книжку.

Посещение с ним рынка на Старой площади у Китайгородской стены[253] оставило у меня неизгладимое впечатление. Сплошная голосистая толпа, торговцы и дырявая нищета – и все это посреди улицы, а в подслеповатых лавчонках торгуют ворованной одеждой. Я хотел уйти обратно, Савельич не пускает: «Нет, ты посмотри. Ты думаешь, здесь только жулики. Нет, братец мой, это нужда здесь ходит, горе-гореваньице людское». И даже предлагал мне попробовать так называемых «поповских» щей из грязной корчаги[254] за три копейки с куском черного хлеба, валявшегося тут же в корзинке на мостовой: «Ничего, братец мой, нужды не бойся и не брезгуй. Такие же люди. А руки ты из карманов не вынимай, а то жулье у тебя непременно упрет кошелек».

На следующий год я, к сожалению, потерял своего Савельича. Приехав в Москву, навел справки, оказывается, он еще летом, купаясь, простудился и умер.

Наконец начались занятия. Училище Живописи, Ваяния и Зодчества (официально так и печаталось название с заглавными буквами) было сформировано в 1866 г. из Классов живописи и скульптуры, основанных еще в 1833 г. художником Егором Ивановичем Маковским (отцом художников Константина и Владимира Егоровичей)[255].