Записки куклы

Чем больше я всматривалась в мою дорогую Соню, тем больше и больше замечала, что миловидное личико ее и вообще она вся сама за время нашей разлуки очень изменилась и даже как будто выросла: ее прекрасные белокурые волосы не спадали больше длинными локонами на плечи, а были заплетены в косу, вместо того, чтобы резвиться да бесцельно бегать по комнатам, как прежде, она теперь почти постоянно ходила тихо, плавно, как ходят взрослые, большую половину дня употребляла на полезные занятия, то есть на уроки и на рукоделия, со мною занималась изредка, урывочками, и больше по праздникам.

Но так как я видела и сознавала, что все это не мешало ей любить меня по-прежнему, то мирилась с настоящим своим положением и все-таки не желала в будущем ничего лучшего.

Недели две спустя после моего возвращения мать Сони объявила, что мы на днях уезжаем обратно в Россию.

Я очень радовалась предстоящему путешествию, надеясь, что, очутившись в вагоне, Соня начнет, по примеру прошлого, нянчиться со мною, но, к великому сожалению, этого не случилось.

Уложить меня в чемодан она, впрочем, не позволила, а посадила рядом с собою в купе, где, скромно приютившись на диване, я могла свободно наблюдать за всем тем, что делалось и говорилось около.

Соня пристально смотрела на мать, которая выглядела печальною, и от времени до времени как будто плакала.

— Мамочка, успокойся, — заговорила, наконец, девочка, ласкаясь, к ней, — может быть, все уладится, папа напишет тебе, что наши дела поправились, и мы опять заживем по-старому…

— Нет, дорогая, едва ли это будет, — отозвалась мама, — предчувствие мне подсказывает, что хорошего ждать нечего…

«Так вот отчего Соня такая печальная, — подумала я, — теперь понятно, ей не до меня, она жалеет свою маму, у них в доме должно быть приключилось что-нибудь неладное. Соня хорошая, добрая девочка, сердиться на нее не следует».

И я стала еще внимательнее вслушиваться в разговор Сони с матерью. Оказалось, что отец Сони давно уже писал, что денежные дела их плохи, и Марья Николаевна — так звали мать Сони — очень огорчалась этим. Соня всеми силами старалась ее успокоить и не хотела ложиться спать до тех пор, пока она не заснула.

На следующее утро мы приехали в Петербург. На вокзале нас встретил экипаж, в котором мы благополучно добрались до нашей квартиры.

Разборка вещей и устройство комнат несколько заняли бедную Марью Николаевну, она как будто успокоилась, но спокойствие ее, однако, продолжалось недолго.

Войдя однажды в столовую, Соня застала ее в горьких слезах, — перед нею лежало распечатанное письмо.

— Мама, голубушка, ты плачешь? Что случилось? — спросила девочка, бросившись на шею матери, и принялась упрашивать сказать все откровенно: — Это письмо от папы? — продолжала девочка. — Я знаю его почерк, скажи, ради Бога, что он пишет?

— Особенного ничего, мой друг, не волнуйся.

— Неправда, мамочка, неправда, если бы он не писал ничего особенного, ты бы не плакала, нет, нет, я знаю… я догадываюсь, вероятно, у нас случилось какое-нибудь несчастье. Может быть, папа заболел… может быть, даже умер!..

С этими словами Соня припала головою к коленям матери и тоже начала тихонько всхлипывать.

— Успокойся, моя голубка, — отозвалась мама, нежно обняв девочку, — папа жив и здоров совершенно.

— Но это письмо ведь от него?

— Да.

— Что же он пишет?

— Он пишет, что с нами действительно случилось большое несчастье…

— Какое?

— Мы потеряли все наше состояние и из богатых людей сделаемся бедняками.

— И только?

— Как «только»! Разве этого мало? Ты подумай, у нас не будет ни хорошей квартиры, ни прислуги, ни экипажей, мы должны переселиться на круглый год, то есть на зиму и лето, в крошечный домик в деревне — единственный, который уцелел от всего нашего громадного состояния; наша жизнь должна измениться совершенно: я не могу больше дарить тебе ни дорогих игрушек, ни нарядных платьев…

— Во всем этом я не вижу никакой беды, — перебила Соня, не выпуская из своих рук руку матери и продолжая смотреть на нее с любовью. — Уверяю тебя, мы можем жить точно так же хорошо и в маленькой квартире, как в большой; вместо того, чтобы ездить в экипаже, будем ходить пешком, учителей и гувернанток не нужно, ты сама такая умная и так много знаешь, что вполне можешь заниматься со мною… Вот одно жаль, придется отказать повару, а он готовил такие вкусные пирожные!

Марья Николаевна улыбнулась сквозь слезы и молча продолжала слушать девочку, которая долго еще говорила на эту тему и всеми силами старалась убедить мать, что несчастье их вовсе не так велико, как ей кажется. Сначала Марья Николаевна ее слушала рассеянно, или, вернее выразиться, даже совсем не слушала, но затем, мало-помалу, начала соглашаться и в тот же день поспешила сделать распоряжение относительно продажи лишних вещей, экипажей и даже отказала некоторой прислуге.

— Соня, ведь мы не можем даже держать горничную, ты должна будешь сама одеваться, — снова заговорила бедная женщина и уже готова была вторично расплакаться.