Записки мертвеца

Я взял всё что нужно с собой и так тихо, как только мог, вышел за калитку. Дорога после лёгкого вечернего дождичка стала размокшей и размякшей, и галоши, в которых я брёл по улице, оставляли в земле глубокие следы, а иногда и вовсе вязли в ней, если я по неосторожности наступал в ямы с лужами. В тот момент я не заботился о том, как выгляжу в глазах всех тех, кто видит меня в свете уличных фонарей. Я просто брёл себе, пошатываясь, по деревне и совершенно не думал о будущем. Что если меня увидит патруль и доложит о моём непотребном поведении? Никто не говорил мне о том, что пьянка здесь под запретом, но, может быть, это само собой предполагалось? Или взять хотя бы Захара: Сергей говорил мне, что спиртным он торгует тайно, так может мой визит к нему в столь поздний час — да ещё и такой неприкрытый и экстравагантный — привлечёт к его маленькому бизнесу ненужное внимание, и из-за меня у него будут проблемы? Ну, будут и будут — плевать, чёрт с ним! Главное, что мне это надо, и что я сам знаю, что делаю, а на остальное — чхать я хотел! Пошли они все! Детей мне с ними что ли крестить?

Такая каша из стыда, опасений, немотивированной агрессии и куража бурлила в моей голове всю дорогу. Особенно интенсивно она кипела когда я оказывался в свете фонаря: я ощущал, будто всё моё естество со всеми моими грязными помыслами выхватывал из мрака луч прожектора, за которым стоит сама госпожа Совесть. Но как только я уходил из света и снова оказывался в темноте, мысли затихали, и голова успокаивалась.

Спустя пять или шесть, или, может быть, десять фонарей я оказался у нужной избы и постучал в калитку. Никто не открывал. Я точно знал, что Захар дома: во всех его окнах горел чуть приглушённый свет. Я постучал ещё раз: на этот раз громче. Хозяин всё ещё не реагировал, а вот внимание его соседей на себя я, кажется, обратил. Соседи Захара — какие-то люди, имена которых я не знал, и с которыми раньше даже не встречался — стояли на улице и смотрели наверх так, словно увидели там что-то новое: какие-то новые звёзды, вторую луну или созвездие, доселе остававшееся неизвестным для астрономов. Они ненадолго отвлеклись и посмотрели на меня, когда я стукнул в калитку слишком сильно, а потом — снова принялись смотреть наверх. Невольно я тоже задрал голову, но в упор ничего не увидел.

Потом я снова постучал, и на этот раз Захар отворил.

— Ну? — сказал он с порога, не желая, видимо, чтобы наш разговор длился долго.

— Захар, я это… Здравствуйте! Мы сегодня были с моим соседом у вас. Он подарок себе на День рождения покупал… ну, такой, горячительный.

Сам не знаю зачем, но о бухле я старался говорить эвфемизмами. Видимо, чувствуя греховность и постыдность всего своего предприятия, стремился так от него отстраниться.

— Какой подарок? — раздражённо переспросил Захар, явно не желавший выискивать двойное дно в моих формулировках.

— Ну, спиртное. Джека и Джима. Фанфурики вы нам ещё дали.

— А-а… И чё, ты канистру мне эту принёс? За догоном тебя отправили? Или сам для себя пришёл? Давай короче, времени нет!

— Отправили, — соврал я.

— Удачно зашёл ты. Канистра мне твоя уже не нужна, себе оставь. А бухло — сейчас вынесу. Что вынесу — всё твоё.

— Ого. С чего это так вдруг?

— А тебе что ли разница есть? — спросил Захар, оглянулся по сторонам и, чуть обречённо вздохнув, добавил: — Ладно, заходи уже. Торчать тут будешь — только лишнее внимание привлекать. Давай шустрее только!

Я послушался и вошёл во двор. Захар закрыл за мной калитку и подпёр её задвижкой. На крыльце его избы горела лампа и чуть подсвечивала часть двора. В центре него стоял тот самый парамотор, который я уже видел когда-то, и с которым я в своё время проехал через весь город, надеясь на нём долететь до Ириного дома. К нему был прикреплён параплан, и по всему было видно, что аппарат готов к отлёту. Помимо, собственно, аппарата, рядом лежали ещё и несколько сумок, доверху набитых чем-то, и куча хлама, разбросанного тут и там.

Когда мы вошли в дом, то я увидел, как внутри всё поменялось с нашего последнего визита сюда вместе с Сергеем. То было всего несколько часов назад, но комнаты — все, кроме кухни — изменились до неузнаваемости. Во-первых, везде горел свет, и одно только это делало всё вокруг другим. Во-вторых, всё буквально было перевёрнуто вверх дном: все шкафы были открыты, вещи валялись на кроватях и на полу, всюду, где лежали ковры, они были сбиты и скомканы. В главной комнате ковёр был свёрнут рулоном, а прямо рядом с ним зияла дыра открытого подпола.

— Вы переезжаете что ли? — в шутку спросил я.

— Прибираюсь, — бросил Захар через плечо, не оборачиваясь.

Мы подошли к трюмо, на котором стояла вся Захарова коллекция дорогого алкоголя. Я заметил, что там больше нет тех двух бутылок, про которые он говорил, что хранит их на свой последний день. Захар наугад взял четыре бутылки разного размера и формы и протянул их мне.

— Держи. Ещё сколько-то унесёшь или хватит?