Записки мертвеца

После поверки нас отвели на завтрак. Потом — подбор формы и обмундирования. Я впервые примерил на себя зелёный гардероб и с удивлением заметил, как что-то щёлкнуло во мне, едва я надел на себя китель, штаны и берцы. Я почувствовал себя лучше. Я чувствовал, что полон сил. Чувствовал себя защищённым. Поразительно, но даже будучи в Надеждинском ничего подобного я не испытывал. Будучи под защитой и опекой стен собственной квартиры — тоже. Теперь я ощущал себя частью некоего единого организма: положение, с одной стороны, уничижительное и принижающее, но с другой — до крайности наполняющее сознанием своей важности, нужности и причастности к чему-то значительному, и оттого — возвеличивающее и возвышающее над тем, кем я мнил себя прежде. Ира тоже примерила форму. Я заново влюбился, когда увидел её. Наконец, мы стали единым целым, пусть и случилось это каким-то причудливым, странным образом.

Потом был обед, а после — всеобъемлющее знакомство с пунктом дислокации. Нас провели по всему посёлку и показали всё, абсолютно всё: что где находится, кто и где несёт службу, и за какими точками нужно будет особенно усердно следить, будучи в патруле. После этого нас отвели на ужин, а затем — обратно в казармы, предоставив время для отдыха и личных дел. Одним из таких личных дел для каждого из нас должно было стать рукоделие: этим вечером мы должны были уделить пару минут тому, чтобы каким-нибудь образом нанести на кителя наши фамилии. Именных шевронов для нас изготавливать никто не собирался — да и не смог бы, даже при желании — поэтому нам надлежало самостоятельно пометить грудь, с левой стороны, фамилиями и инициалами. Как мы это сделаем — то была уже наша забота. Я пока так ничего и не придумал. Весь вечер я провёл с Ирой, возле подъезда её дома-казармы. Она славно ужилась с той деревенской женщиной сорока лет, с которой её поселили в одну квартиру. Да и от всего происходящего она получала нескрываемое удовольствие. Она словно бы впервые за долгое время подлинно ощутила себя на своём месте, в своей тарелке. Трудно сказать, разделяю ли я её чувства. С одной стороны, чувство сопричастности, о котором я говорил выше, скорее греет меня, чем наоборот. Но с другой стороны — тревога. Беспрестанная тревога, граничащая со страхом грядущего.