Записки мертвеца

Чем больше я думал о судьбе Аркадия и Ангелины, тем сильнее хотелось мне вернуться к Ире и не отходить от неё ни на шаг. Я стал тревожиться за неё, едва мы выехали на тракт и стали удаляться от центральной части города. В конце концов я решил, что последнее, что я мог бы сделать сейчас — это выхватить у капитана руль, вытолкнуть его из тачки и отправиться обратно на базу, а там — взять в охапку Иру и умотать в закат, подальше от пламени войны за выживание города. Я всё равно отправлюсь дальше, и всё равно буду делать то, что должен, как, впрочем, и Ира. А раз так, то к чему тревожиться? Мы сами выбрали свою судьбу и то, как хотим провести остаток своих дней на этом свете. Я сам выбрал не оставаться в Надеждинском и не склонять к этому Иру, пытаясь переубедить её бросаться на амбразуру и записываться в ряды освободителей города от зомби. И потому теперь есть только я, и есть приказ, который я должен выполнить. И ещё есть тревога, сантименты и душащая грусть по погибшим друзьям, которые, в каком-то смысле, умерли уже давно: там, в Радуге, в плену у больных на голову бандитов, которых Старков решил оставить в живых. И от последнего обстоятельства ко всем горьким чувствам примешивается ещё и ярость, и гнев на несправедливость произошедшего, и досада от неспособности ровным счётом ни на что повлиять. Всё это — тревога, страх, тоска и гнев, — лишь мешают мне делать то, что я всё равно должен буду сделать. А потому лучше по крайней мере постараться задушить эти чувства в зародыше. Так и в моменте самочувствие улучшится, и потом, когда я вновь сяду за дневник, не придётся тратить его драгоценные страницы на пережёвывание всего этого семицветия треволнений, терзавших в момент описываемых событий моё нутро. Вспомнив про дневник и про то, как я изливал душу на его страницах когда-то давно, ещё сидя в стенах собственной квартиры, я невольно хихикнул.

— Настроение приподнятое, боец? — заметив мой внезапны смешок, спросил капитан.

Я решил, что разговор с ним — хороший способ отвлечься от посторонних мыслей.

— Да не то что бы, товарищ капитан. Так, вспомнил кое-что.

— Так ты этих, в госпитале, знал, получается? — спросил вдруг он. По всей видимости, отвлекать меня от унылых дум в его планы не входило.

— Да. С парнем в школе вместе учились. Потом, после всего, вместе в Радуге сидели: дожидались, пока всё рассосётся.

— А потом что?

— Потом в Радугу пришли те уроды, которых сегодня в Урале в Знаменское везли. Убили одного паренька — тоже из школы из нашей — и его отца. Я тогда убежал. Позже встретил как-то человека, который в Радуге тогда остался. Он рассказал мне, что эти скоты там потом творили: кого ещё убили и замучили. Эти ребята, которых мы сегодня вытаскивали, там пробыли все три месяца с небольшим. И я уж не знаю, как там над ними издевались, что они оба такими стали.

— Какими?

— Парень говорить перестал. Словарный запас скукожился до двух слов: «Я собака». А девушка — вы сами видели. Ходячий скелет. Всё лежала там и плакала, и тоже ничего не говорила. А те, кто это с ними сделал, как ни в чём не бывало на свободе разгуливают.

— Ну, во-первых, не так уж и на свободе. Во-вторых, сам знаешь: руки нужны сейчас. Лучше пусть работают и пользу приносят, чем просто в застенках сидят на дармовых харчах. А в-третьих… В-третьих, это не самое спорное решение командира. Если сравнить это с тем, что он в первые дни войны творил… То сейчас он, считай, ласковый.

— А что там такого было, в первые дни, товарищ капитан?

— Да много чего. За нарушение дисциплины — расстрел, за то, что уснул в наряде — расстрел, за пьянку, мародёрство и всякое такое бесчинство — расстрел командира. За одного дезертира — каждого седьмого в подразделении в расход. Это всё поначалу, когда людей море было, вместе с охранниками из его же конторы и вместе с ментами, которые не разбежались и не попрятались. Жёсткая дисциплина нужна была тогда, но Старков палку перегибал. Потому и побежал народ после того, как из города отступили. Сначала в никуда бежали, а потом, как слушок прошёл, что мэр Гросовский в деревне на своей даче закрепился, так стали целенаправленно к нему уходить. После этого всего командир тактику поменял: роту штрафников сделал, и в целом как-то хватку ослабил. Но, как видишь, и это тоже не сработало. Иначе бы мы с тобой сейчас к чёрту на рога не ехали.

— Я там вырос, в том районе, товарищ капитан.

— На чёртовы рога обиделся? Не обижайся. Это ж факты, а я так, озвучиваю просто.

— Вы сами-то откуда? — усмехнувшись, сказал я. Мне нравилась тональность нашего разговора: вместе с формой мы сняли и наши знаки различия, став теперь просто двумя обычными гражданскими людьми, едущими на роскошной тачке по разорённому эпидемией городу. Просто один из нас был чуть постарше, а другой — моложе.

— Жил там же, где и служил: в городке-спутнике на юге. А родом вообще из деревеньки небольшой: километров пятьдесят по трассе после Юго-западного моста.

— Это тот же мост, после которого трасса на Надеждинское и Знаменское?