Записки мертвеца

Я понятия не имел, какие там были договорённости между Вохром и его человеком в штабе Старкова. Предыдущий патруль пропустил нас без особых проблем и вообще без каких-либо вопросов. Почему эти двое вдруг заартачились? Возможно, дело было в том, что этот патруль на разъезде был подчинён Старкову напрямую, в отличие от того предыдущего, который нам удалось миновать беспрепятственно. Те, возможно, докладывались полковнику опосредованно: через командиров пониже, на которых, в свою очередь, мог при необходимости повлиять предатель в стане Старкова. А может, смутьяны из СТАР-К вместе с опальными дезертирами, вместе со всеми теми, кто был готов ударить Старкова в спину и уже занёс для этого заточённый клинок — все эти люди попросту не знали про патруль на развилке. Просто не учли эту переменную, совершив тем самым роковую оплошность.

Патрульный взял в руку рацию и поднёс её ко рту.

— Товарищ полковник, это патруль, разъезд. Тут автобус один…

Солдат не успел договорить. Прапорщик, правой рукой выхвативший то ли из-за пояса, то ли из-под сиденья свой пистолет, выстрелил в бедолагу. И промахнулся. Патрульный бросил рацию, пригнулся и спешно стал доставать из-за спины автомат. Прапорщик выстрелил ещё раз и на этот раз попал в солдата, ранив его.

— На пол все! — скомандовал один из людей в чёрном, приведя своё оружие в боевую готовность.

Но было поздно. Второй патрульный, который наверняка был попросту ошарашен тем, как всё повернулось, и не желал зла никому из тех, кто сидел в салоне позади водителя, дал длинную очередь по лобовому стеклу и корпусу автобуса. Вместе с оглушительным треском автомата послышались звуки трескающегося стекла и пробиваемого пулями металла. Водитель сначала вскрикнул от боли, а потом — всего через секунду — замолчал навсегда. Люди в чёрном матерились и силой пытались стащить на пол тех из перепуганных детей, кто остался, как ни в чём не бывало, сидеть на сиденьях. Они пронзительно визжали и кричали. Кто-то, кажется, кричал от боли. Когда очередь стихла, один из людей в чёрном встал и начал пытаться ногой выбить одно из больших боковых стёкол в салоне. Стекло поддалось только с третьего или четвёртого пинка — и то только после того, как он выпустил в него пару пуль. Затем он выпрыгнул наружу и трёхэтажным матом окликнул своего товарища, требуя, чтобы он поторопился. Тот, капая кровью на пол салона, тоже выскочил в окно. Перестрелка продолжилась. Дети снова заверещали. Лёха как мог пытался закрыть хоть кого-то из них своим телом. Я лежал на полу, прикрывая голову, и находился в полнейшем ступоре. Я не понимал, что нужно делать ровно до того момента, пока не увидел, как мальчишка, сидевший возле самого выхода, открыл рот и выпустил из него сгусток крови. Он ошарашенно глядел то по сторонам, то на свой живот, с которым, на первый взгляд, всё было в порядке. Мальчик не мог взять в толк, что с ним происходит, и почему по его подбородку бежит что-то тёплое и маслянистое. Он пытался задерживать кровь внутри: плотно закрывал рот и пытался сглотнуть, но она всё равно просачивалась наружу. Я знал, что должен помочь ему, но совершенно не понимал, что я могу сделать. Тем не менее, я подоспел к нему, сел рядом и стал осматривать его, пытаясь найти рану. На правом боку его курточки я обнаружил небольшое отверстие, которое, по всей видимости, и оставила пуля. Крови не было нигде, кроме его лица, которое, по мере того как он к нему прикасался, становилось всё алее.

— Тихо, тихо, тихо, — только и мог повторять я, — Ляг, давай. На спину. Вот так.

Я уложил его на сиденье, решив почему-то, что это должно как-то помочь. Наконец, я додумался позвать Лёху, решив, что уж вдвоём-то мы точно что-нибудь сообразим.

— Лёха! Одного ранило!

— Где?! — всполошился он.

Я показал ему раненого мальчугана. Лицо Лёхино перекосил ужас. Он подскочил к парню — на вид второкласснику — и так же, как я несколько секунд назад стал пытаться выяснить, куда попала пуля.

— Вот тут, сбоку, — сказал ему я, показав на рану.

— Надо куртку снять, — вслух комментировал он всё то, что планировал сделать для спасения мальчика.

Звуки выстрелов снаружи стихли, но нам здесь, внутри, это было теперь совершенно безразлично. Остальные дети были вне себя. Реальность вокруг них, которая и до этого не была особенно приветливой, в одночасье превратилась в кошмар наяву. Они рыдали, кричали и звали на помощь. Кто-то звал мам, а кто-то просто в исступлении повторял: «Помогите! Помогите! Помогите!»