Записки мертвеца

Она не отвечала. Лицо её было бледным, глаза — круглыми от ужаса. Она смотрела в сторону входа в кабинет. Я перевёл взгляд туда же и увидел мальчишку ростом примерно с мою юную спутницу. У мальчика было перегрызено горло. С лестницы в холе второго этажа послышались шаги. Несколько пар ног топали, взбираясь наверх и, по всей видимости, то и дело запинаясь о ступеньки. Секунду спустя к мальчику с укусом на шее присоединилась девчонка лет восьми с оторванным ухом и огромной ссадиной на лбу. Вот-вот их должно было стать ещё больше. И ещё, и ещё, и ещё. Ни мальчик, ни девочка не двигались с места. Они просто стояли там и смотрели на нас своими безжизненными глазами. Почему они не атакуют? Наверное, ждут, пока подоспеют остальные. Чтобы добыча была общей. А может, они ждут, пока мы первыми предпримем что-либо. Хотят напасть тогда, когда мы бросимся бежать, и радость от охоты подластится азартом погони за дичью.

Голос Захара продолжал звучать в динамике. Он всё ещё что-то там говорил и рассказывал, но я его больше не слушал. Я посмотрел на закрытую дверь рядом со столом и решил, что это — наш единственный шанс. Если она окажется заперта, то… То остаётся только окно, в которое я вытолкну Юлю, отдав самого себя на съедение этим голодным волчатам. На то, чтобы выпрыгнуть нам вдвоём, у нас попросту не хватит времени. Господи, пусть эта треклятая дверь окажется открытой!

— Юля, давай за мной сейчас, быстро. На счёт «раз», поняла? — шёпотом сказал я.

Она никак не отреагировала.

— Пошли! — сказал я и схватил её за капюшон толстовки.

Мальчишка с перегрызенным горлом бросился к нам. Его примеру последовала безухая девочка и другие мертвечата, уже подоспевшие ко входу в кабинет. Я схватился за ручку двери и повернул её. Ручка поддалась, я толкнул дверь, и мы вместе с Юлей влетели в ту самую тайную комнату, скрывавшуюся за ней.

Тайной комнатой оказалась ванная. Огромная, просторная ванная с джакузи и белым кафелем. Едва я захлопнул за нами дверь, Юля взвизгнула: к ней, простирая вперёд окровавленные руки, бежал высокий, атлетического телосложения мужчина с аккуратной короткой стрижкой и с бешеными, полными звериной ярости глазами. Я не сразу узнал в нём Гросовского. Я вообще в нём никого не узнал: в ту секунду это была лишь огромная, стокилограммовая угроза, надвигавшаяся на девочку, которую некому больше было защитить, кроме меня. Гросовский почти добрался до Юли, но я успел оттолкнуть его и прижать к стене. Всё происходило быстро. У меня не было времени, чтобы правильно схватить его, не подвергая самого себя опасности. И я сам — фактически сам — подставил своё запястье под его зубы.

Вдруг — боль. Жгучая и одновременно сдавливающая руку боль, от которой из глаз полетели искры, в полёте превращавшиеся в маленькие белые точки, хаотично перемешивавшиеся между собой и застилавшие взор ярким светом. Ужас охватил меня с головой, едва я увидел, как труп Гросовского прокусывает мою руку, и как из-под его зубов сочится моя собственная кровь. Следом меня охватило отчаяние. Потом — ярость. Я вскинул нож и принялся бить им бывшего мэра в лицо. Я не целился — просто бил. В глаз, в лоб, по переносице — везде, куда могло попасть остриё. Я бил его и истошно кричал, позабыв про всякую осторожность и про то, что криком своим я лишний раз дразню тех, кто стучится сейчас в дверь ванной со стороны кабинета. Потом, когда Гросовский ослаб и, кажется, умер, я повалил его на кафель. Я взял его за шею и стал бить затылком о пол. Потом я бил его голыми руками, пока его голова не превратилась в одну большую отбивную. Но этого мне, всё же, было мало: после отбивной я хотел увидеть фарш, а потом — пюре, пусть даже и с комочками. В исступлении, я уничтожал голову городского главы — некогда важной шишки, торговавшей своим лицом со всех телевизионных экранов города. Когда от верхней части его лица почти ничего не осталось, я заметил на его шее след от укуса. И вдруг силы покинули меня. Я заплакал, а потом — залился смехом, окончательно впав в истерику. Юля тоже рыдала. Снаружи по двери колотили несколько маленьких кулачков, петли ходили ходуном, и от того, чтобы быть растерзанными в клочья, нас отделял лишь ничтожный дверной замок и ручка, которую, казалось, кто-нибудь вот-вот возьмёт и повернёт в нужную сторону. И тогда всё закончится.