Записки мертвеца

— Как я без тебя? — спросил я, всеми силами стараясь, чтобы это не прозвучало как фраза из какого-нибудь попсового фильма про любовь и вампиров.

— Не знаю. Но со мной теперь — точно никак, — сказала она, и голос её дрогнул, и мне стало нестерпимо жаль и её, и себя, и вообще всех. Глаза мои заболели, стараясь сдержать слёзы и не дать мне совсем расчувствоваться. Я ничего не ответил ей. Мы сменили тему и всё оставшееся время проговорили о том, о чём хотелось говорить без грусти, сожаления, страха и прочих горьких и липких чувств.

И говорили мы ещё долго. И говорили мы в тот день в последний раз.

День 22

Я построил множество догадок на тему того, почему Ира могла мне не отвечать. После каждого длинного гудка рождалась новая версия. «Би-и-и-ип»: может, кто-то из них вознамерился выйти из квартиры, и случилось непоправимое? «Би-и-и-ип»: может, просто с телефоном что-то стряслось? «Би-и-и-ип»: а может, сотовая связь упала в их районе? И дальше — вплоть до бесконечности.

Я сидел в своей комнате и пытался осознать тот факт, что теперь я окончательно остался один. Больше нет никого, с кем я мог бы поговорить и разделить что-либо. Всё, что было мне привычно, ныне мертво за исключением, быть может, старого-доброго компьютера, в который я всё ещё могу поиграть, и всего того, что есть здесь, в квартире, вещный мир которой остался для меня последним напоминанием о чём-то прежнем, изначальном, правильном. Квартира была моей утробой, в которой я был бы рад остаться до скончания времён, лишь бы не выходить наружу и вовек больше не сталкиваться с той до смешного простой и в то же время сложной реальностью, которая требовала от меня перестать наконец быть ребёнком и включаться во всё со взрослой рассудительностью и волей. Тогда-то я и решил, что эти стены станут моей могилой, и что в них я проведу остаток своей жизни, до самого конца делая вид, что ничего не происходит, и что всё — по-прежнему. В окружавшей меня обстановке, если задёрнуть шторы и не выглядывать в окно, было лишь несколько предметов, которые никогда и ни за что не дадут мне забыть обо всём, что я увидел за эти двадцать два дня.

Постеры. Плакаты на стенах, афиши разных фильмов, игр и книг, написанных, снятых и спроектированных давным-давно в том самом сеттинге, который составлял теперь обыденность и прозу уличной жизни. Бесполезные куски глянца, стоившие баснословных по меркам безработного школьника денег, которыми я любил когда-то украшать свою комнату. Постеры, изображавшие актёров массовки, игравших ходячих мертвецов в бесчисленном количестве сезонов одноимённого сериала, а также главных героев, лихо расправлявшихся с ними и таким образом зарабатывавших себе право прожить ещё день — или серию, или лишнюю минуту хронометража фильма — в декорациях зомби апокалипсиса. Все эти изображения, хоть и выглядели пиратской копией всего того, что происходит сегодня в нашем мире — в мире реальном, — всё же пугали и не давали отделаться от смешанных чувств: с одной стороны это была глубочайшая ирония и насмешка над тем, что меня настиг тот самый сеттинг, героем которого я грешным делом любил себя представлять; а с другой стороны — ужас от осознания того, каким кошмаром обернулись мои дурацкие детские фантазии. Я не мог смотреть на них. И уж тем более не мог спать в окружении этого мракобесия. В герое, которому в седьмом сезоне церемониально размозжили голову бейсбольной битой, я видел то Юру, то Юриного отца, то себя самого. В загримированном актёре второго плана, игравшего очередного мертвяка, которому Рик Граймс в очередной серии лихо прострелит голову из револьвера, я видел заражённого, которого убил Тоха, пока я держал того на расстоянии древки самодельного копья от себя. А оригинальный постер ремейка ромеровского «Рассвета» съедал саму мою сущность взглядом актёра массовки, который, хоть и был актёром, до ужаса напоминал всё то, что я видел в глазах настоящих мертвецов: пустоту наряду с, казалось, глубоко осмысленным желанием выжрать из моего брюха всё, чем мой организм дышит, переваривает пищу или качает кровь.

Без лишней сентиментальности, без церемоний я сорвал со стен все плакаты, один за другим. Я срывал их, сминал как следует и бросал на пол, где они постепенно разворачивались и распрямлялись. Я свалил их в кучу, я топтал их и швырял к чёртовой матери от себя. Потом я взял их в охапку, вышел на балкон и выбросил всё в окно. Моя коллекция, каждый элемент которой я отдельно заказывал в интернете, полетела к чёртовой матери, и туда ей дорога! Жаль, не хватило терпения, чтобы всё это сжечь и убедиться, что они окончательно и бесповоротно обратились в прах и больше не существуют. Но да и пусть. И так сойдёт.

День 23