— Ну что ж, сынок,— сказал отец.— Война, можно сказать, уже позади. Может, нам даже удастся выйти из нее целыми и невредимыми. Важно, что будет дальше. Здесь будут происходить самые разные вещи.
— И конечно, ты уже знаешь, как Польша будет выглядеть после войны?
— Сюдй придет коммунизм,— ответил отец.— Он уже недалеко.
— Ты беседовал со Сталиным?
— Я разговаривал со многими другими. Это неизбежно.
Тогда я не считал это неизбежным. Наоборот, все мое воспитание, все с детства привитые мне понятия абсолютно отрицали коммунизм как таковой. Ничего, кроме ужасов, я о нем не читал и не слышал.
— И что ты собираешься делать? — спросил я отца.— Спокойно ждать?
— Я уже однажды мог бежать отсюда,— напомнил он.— Теперь ты получал бы от меня посылки через Португалию.
— А какими же машинами ты будешь торговать? — засмеялся я.— Тебя посадят в кутузку или же вовсе пристукнут.
— Может, так, а может, и нет,— улыбнулся отец.— Я ведь инженер-механик. И вообще, я раз и навсегда решил мучиться в своей стране. А вот тебя я могу отправить за границу после поражения Германии.
— В Сорбонну? — фыркнул я.
— Как бы там ни было, а кончать хороший университет лучше, чем плохой.
— За границу я поеду только на каникулы,— грубо ответил я.
Над нами хлопнула дверь. Послышался смех Ульманна.
— Они с Забелло подружились и играют вместе в карты, — пояснил отец. — Забелло говорит, что ежедневное общение с человеком, на груди которого красуется свастика, хорошо действует на его психику.
— Ульманн знает, что Забелло еврей?
— Мы не касались этой темы,— ответил отец.
— Лишь бы только это все не кончилось плохо,— вздохнул я.
— Да разве сейчас угадаешь, что может плохо кончиться?— пожал плечами отец.
Он был очень спокоен, даже казался довольным чем-то. Видно, игра, которую, он теперь вел, увлекала его больше, чем торговля «крайслерами» и очередные матримониальные перипетии. Может, он наконец дождался той великой минуты, когда в азартной игре мог поставить на кон жизнь?
— Пойду!— вдруг поднявшись, сказал я, к изумлению отца.
— Ты с ума сошел? — воскликнул он.— Ведь комендантский час давно наступил!
— Я должен идти.
Отец внимательно взглянул на меня:
— Рискуешь, как глупый щенок.
— Мне обязательно надо.
Больше он не пытался отговаривать меня. Сила, которая заставляла меня выйти в убийственную тьму, не отступила бы ни перед какими доводами.
— Извини меня,— прошептал я.— За пистолетом я приду завтра.
— Если доживешь,— только и сказал отец.
Он поцеловал меня в щеку и погасил свет, чтобы открыть балконную дверь. Я выбежал в сад, а там, сорвав с клумбы три георгина, как потом оказалось — красный, желтый и фиолетовый, пролез через дыру в заборе и побежал по тропинке между садиками. Аллеи Независимости я достиг очень быстро. Здесь начинались поля, тянувшиеся до самого Окенте. На углу Одынца одиноко торчал недостроенный шестиэтажный дом. Я быстро направился к нему. От улицы Нарбутта, куда я торопился, меня отделяло кварталов пять-шесть. Темнота и пустынность улиц навевали мысли о совершенно безлюдном городе, где все население арестовано или расстреляно и только каратели все еще кружат в поисках жертв. Теперь я уже шел по застроенным улицам. Вдруг послышался рокот мотора. Я решил не прятаться и продолжал идти по тротуару, размахивая цветами. Автомобиль приближался медленно, освещая дорогу ручейками лучей, которые пробивались сквозь специальные отверстия в затемнении фар.
И все же я не выдержал напряжения: в последнюю минуту отпрянул в нишу подворотни и, трусливо прижавшись к запертым воротам, пряча за спиной светлые пятна цветов, стоял не двигаясь, пока машина не проехала. А потом быстро побежал на цыпочках, чтоб производить поменьше шума. Я снова был трусливым зайцем во ржи, окруженным охотниками,— стоило высунуть нос, как тут же прогремели бы выстрелы. Эта ситуация противоречила моему идеалу рыцарской битвы лицом к лицу, с открытым забралом. Спасая свое достоинство, я заставил себя перейти на спокойный шаг.