Записки нечаянного богача – 3

Под правым берегом, что был повыше левого, шли в обратную от устья сторону минут двадцать неспешным ходом. Какие-то дикие пляжики сменились кустами и деревьями. Хилые причалишки и сараи-развалюхи остались позади. Пройдя еще с километр, а может и больше, на воде мой глазомер работал ещё хуже обычного, пирога уткнулась носом в песок. Головин и, неожиданно, падре Хулио выскочили неотличимыми движениями за борт, приналегли и вытянули транспорт поближе, пока Фёдор поднимал винты, чтоб, видимо, не побить о дно. Тёма кинул аббату трос, который тот поймал словно на звук, не глядя, и в секунду изобразил на ближайшем дереве очень основательный узел, который внутренний фаталист сразу окрестил морским. Скептик начал было спорить, что это речной — мы же на реке. Но как-то очень быстро стало не до них.

Отойдя от берега на десяток шагов мы будто попали в сельву, ту самую, о которой я только в книжках читал и по телевизору видел. Тут не было воздушных корней мангровых деревьев. Наверное. Может, подальше где и были, или я просто не узнал их вблизи. Влажность стояла как в бане, и ни ветерка — даже от реки не доносило. Мы шли за пастором, втайне надеясь, что если он без лыж — то в Швейцарию завести не должен. Шагал аббат со знанием дела, как-то профессионально, скупо и экономно, как походник с большим, но очень специфичным стажем. Судя по тому, что Головин следом шёл след в след и совершенно так же.

В лесу, пусть и таком неожиданном, мне было попроще. Отвлекали только вопли незнакомых животных или птиц — вовсе непонятно было, кто там вопил из леса так, словно его на куски рвали. Видимо, горячо и гостеприимно приветствуя нашу группу туристов. В сельву мы углубились где-то километра на полтора, двигаясь перпендикулярно оставленному за спинами берегу. Потом свернули к северу, направо, и шли ещё около получаса. Пока не вышли на странного вида полянку. Хотя внутренний фаталист охарактеризовал её странным словом «прогал». А мне увиденное напомнило литературный термин «малярийные болота».

— Перекур! — объявил странный падре, достав настоящий портсигар. Оттуда он выудил самокрутку, похлопав по карманам, нашёл и зажигалку. Я удивился — никогда в жизни ни у кого не встречал в руках чёрную двести тридцать шестую Зиппо. Кроме как у себя. Аббат, кажется, тоже повёл бровью, когда я прикуривал. Вот так и рассыпаются представления о ярких индивидуальности и неповторимости.

— Добрались. Точного места стоянки нет, ближайший ориентир — вот этот валун, — ткнул самокруткой в еле заметный под травой камень Юлик-Хулио. Я подошёл ближе.

— Хороший табачок. Кавендиш? — мимоходом спросил у аббата, разгребая траву над серой поверхностью.

— Разбираешься? — удивлённо глянул он на меня, помогая. Потом достал из рюкзака аккуратную лопатку и протянул мне.

— Не особо. Но перик с латакией* не спутаю, — улыбнулся я, приняв инструмент и начав откидывать землю, стараясь не шкрябать по камню штыком.

Через несколько минут расчистил площадку примерно полметра на полметра. Поверхность валуна уходила резко вниз, образуя там, в яме, подобие не то чаши, не то раковины. И на спускавшемуся к ней от вершины склоне стали заметны какие-то символы, забитые грязью. С разных сторон ко мне протянулись охапка травы и литровая бутылка с водой, которые держали Мила и Лорд. В их глазах горел исследовательский интерес. И не только.

Отмыв камень, я отодвинулся и глубоко вздохнул. Символ Солнца слабо поменялся за тысячу лет. Как и серп Луны. И ромбики засеянных полей. И неожиданная руна с треугольным основанием, подобие которой я изучил наизусть — этот рисунок был на перстне чародея, что теперь жил на моей левой руке. Фёдор, с видимым усилием сохраняя невозмутимость, фотографировал пиктограммы или петроглифы — как там это правильно должно называться? Я дождался, пока он закончит и все столпятся возле его планшета, оживленно обсуждая картинки. И положил на камень ладони. Левой — к рисунку с треугольником.

Про распакованный архив Ланевский был прав. Сердце стукнуло раза три от силы, а я прожил пару лет с этим камнем, немым свидетелем хороших и плохих времён и событий. И только то, пожалуй, что рассказывал мне о них именно древний кусок гранита, неизвестно как попавший в эту сельву, спасло меня. Эмоции я вряд ли вынес бы. Здесь кругом было столько смерти и боли, что и камню было тяжело.

Руки отдернул, как от змеи или провода, хорошенько тряхнувшего током. Казалось, даже волосы дыбом встали. Поднявшись на ноги, удивившись попутно, что как-то неприятно кружится голова и под коленками тревожная неуверенность, повернулся к болоту и сделал первый шаг.

— Стой, Дима! Мы не знаем глубины! — окрикнул аббат.

— Не учи баушку, — пробурчал следом Головин. И оправдывающимся тоном продолжил, — Ну а Хулио… В смысле — чего он под руку-то говорит⁈

Прозвучало что-то очень похожее на звук затрещины, крепкой, братской. Судя по обиженному сопению Тёмы — это Фёдор вручную доходчиво призвал его к порядку.