Записки несостоявшегося гения

передаются по наследству, а ученые утверждают, что это действительно так, то от дочери

мне вполне может передаться склонность к языкам и, значит, я смогу быстро справиться с

задачей.

Так что, учу иврит!

Знаешь, Оля, не очень хотелось бы казаться смешным, но Раечкины соседи и

друзья, оказывается, со мной уже давно знакомы заочно: видели мои фильмы. И даже

были весьма тронуты моей несчастной любовью к Инночке Казеиновой… А дочка просто

гордилась своим безутешным страдальцем-папочкой! Приличным людям и в голову не

могло прийти, что это всего лишь художественный вымысел.

Раечка устроила для меня классную программу и все эти дни не работала, а только

находилась со мной. Мы разъезжали по всему северу страны, я снимал очередной фильм

из славного цикла: «Где я только ни бывал, чего только ни видал!». С Сережей, ее мужем, мы общались, в основном, вечерами. Хороший, достойный парень. Я очень бы хотел, чтобы их брак был долговечен. К сожалению, у них до сих пор нет детей, но я тебе уже

говорил, что жизнь делает с нами все, что хочет, и надо учиться принимать это без

лишних переживаний и волнений.

В последний день моего пребывания там Сережа позвонил из части и что-то сказал

Рае. Она ответила:

— Ты что, сошел с ума? Нет — нет, я не против, но ты потом не будешь жалеть?

А после разговора достала из кожаной шкатулки массивную, полированного золота

цепь с крупной звездой Давида и сказала, что это мне подарок от Сережи. И сколько я ни

говорил ей, что такие вещи не в моем стиле, что я и без того тронут их приемом, заставила

меня забрать это украшение с собой. В общем, я уезжал из Израиля с ощущением, что

меня там любят.

Приехал домой, а здесь во всю идет подготовка к празднику — 222-летию Херсона.

На работе у меня все нормально — гаколь бэсэдер, занимаюсь получением лицензии на

380

следующие десять лет. Пишу книгу, которая, по моим планам, должна «изменить мир».

На меньшее, как человек скромный, я решительно не согласен. На этом письмо завершаю.

Шалом, увраха! Древние говорили:

— В здоровом теле — здоровый дух!

Твой друг, Бронштейн из Херсона, утверждает:

— В здоровом теле нет ничего, кроме здорового тела. Зато здоровый дух может

вселить подлинное здоровье в любую оболочку!

Олечка, у тебя всегда был здоровый дух — дай Бог здоровья твоему телу! Если

можешь, звони в любое время домой или на работу.

В октябре я был в Москве, в начале декабря снова туда еду на неделю (с 8 по 13).

Пиши, жду, Виталий.

================

ИЗ ПИСЬМА ПОДРУГЕ ЮНОСТИ ДАЛЕКОЙ…

… Окончился день моего рождения. Поздно вечером, когда разошлись гости, а

Алла устроила зачем-то генеральную приборку, я сделал для себя «голубую минутку».

Такой, знаешь, элемент «остановиться — оглянуться», подумать над тем, где я нахожусь и

чего стою.

Моя первая жена Люся, поздравляя меня с днем рождения, сказала, что таким

людям, как именинник, нельзя желать спокойной жизни, это не их стихия, и пожелала мне

всяческих беспокойств, которые, по ее мнению, помогут скрасить мою и так далеко не

бесцветную жизнь. Но дальше она заговорила про то, что ценность любого человека

зависит от совершенных им добрых дел и предложила каждому мысленно подсчитать

свои подлинные заслуги. К чему она заговорила на моем празднике о ценности личности –

непонятно. Учитывая мою периферийную невостребованную сущность, это все равно, что

говорить о веревке в доме висельника. Честно говоря, она и раньше не отличалась

большим тактом, но озадачить людей подобной лабудой в час застолья?!

Тем не менее, эта глупая мысль засела занозой, и во время «голубой минутки» я

подумал и пришел к не очень приятным выводам.

Количество моих добрых дел оказалось катастрофически малым. Неоспоримы, вообще, только два, и это — за всю жизнь, представляешь?! Вспомнилось, как я добирался

вечером в Антоновку, где мы студентами собирали виноград, и пожалел подростка-цыганенка, дрожавшего на троллейбусной остановке от холода и прижимавшегося к своей

несчастной немолодой матери. Я снял с себя черную, из кожзаменителя, курточку и отдал

пацану. Его мать заплакала, а я так возгордился своим благодетельством, что даже сейчас

вспоминать неловко. А утром следующего дня, вспомнив, что во внутреннем кармане

куртки остались мои последние 15 рублей, очень расстроился. Такие, вот, перепады

чувств…

Припомнилось еще, как я, уже работая в Белозерском районе, зашел в аптеку за

лекарствами маме и увидел аккуратно одетую сухонькую интеллигентную старушку, которая назвала продавцу лекарство и, услышав непомерно высокую для нее цену, что-то

около трех рублей с лишним (по тем временам — полтора кг вареной колбасы), стыдливо

отказалась от покупки. Я вышел из очереди, догнал ее у входа, извинился и сунул в руку

бумажные деньги. Она растерялась, стала несмело отказываться, но я уже вернулся к

прилавку, довольный. Вот и все, Оля. Больше никаких добрых дел в моем активе не

оказалось. Даже ни одного слепого старика не перевел через дорогу, все как-то не

складывалось. Так что, милая Люсьена меня все-таки достала…

381

О своем грустном открытии я сообщил, последовательно: Алле — тем же вечером, и