Записки несостоявшегося гения

старушки, советовал побольше помогать ей «наверное, устает бедняжка…». Гармаш, парируя, просил закадычного кореша поделиться бесценным опытом: признаться, как

удается ему на старости лет ублажать молодую пылкую супруженцию? Не болят ли белы

рученьки, не потому ли заметно скрючило указательный палец на правой кисти?

— Чего ты всё болтаешь — «пылкая-страстная», — наигранно возмущался Семен Климович, -

неужто у нее тоже отметился? Смотри, погоню в три шеи обоих: тебя — из школы, ее — из

дому!

— Сэмэнэ, Сэмэнэ, — удрученно отвечал Гармаш, — кому мы с тобой, пердуны

старые, нужны?! «Наша Маня, как орех: так и просится на грех!» — ерничая, пропел он, -

да она, скорее, тебя самого нагонит, хиба не бачишь, как эта молодуха на чужих мужиков

глядит? Готова заглотать их вместе с башмаками!

Мудрый Семен сидел на корме, дышал полной грудью, и с морщинистого лица его

не сходила лукавая усмешка: уж он-то хорошо знал, ни для кого в селе это не было

секретом, как верно и преданно любила своего «Сенечку» пухленькая, невысокого

росточка, его цветущая женушка.

Марья Кирилловна работала медсестрой в совхозном гараже. Водители ее боялись: проводила по утрам тест на алкоголь, была требовательна и неуступчива. Жили они с

Семеном вдвоем, их взрослые дети давно устроились в городе. Ходили слухи, что до

войны у Семена Климовича была другая семья, но молоденькая выпускница медучилища, безоглядно влюбившись в интересного офицера-отставника, нечаянно разбила ее.

Говорят, ни он, ни она об этом никогда не жалели.

Мы высадились на узеньком песчаном бережке, вытащили из воды лодку и после

недолгого купания приступили к поглощению захваченных с собою припасов.

Крепко выпили, весело болтали, затем Семен сагитировал меня немного понырять

на мелкоте: наловить раков для его Мани, большой до них охотницы, чтобы оправдать

свое долгое отсутствие.

124

Я наловил с полсотни раков, довольный Непейпиво уложил их в холщовую сумку, и ближе к вечеру мы стали собираться.

Здесь произошла непредвиденная задержка. Собирая вещи, Семен Климович

обнаружил отсутствие одного туфля. Вначале мы с Гармашом не могли удержаться от

смеха, наблюдая, как наш подвыпивший дружок чуть ли не ползает под лодкой в поисках

злополучного мокасина. Степан Николаевич, падая от хохота, подхватил мою сандалию

46-го размера и стал предлагать ему взамен, «главное, чтоб не была маловата, Сема!».

Видя, что побагровевший Непийпиво на юмор уже не реагирует, к поискам подключились

мы. Для начала, выгрузили все из моторки. Потом подняли ее — напрасно. Буквально, перерыли все кругом — ничего нет. Обыскали приличную часть берега, хотя с песчаного

прибрежного пятачка мы, вроде, не отходили. Безрезультатно.

На Семена Климовича было жалко смотреть. Свою пропажу он воспринял крайне

серьезно, недоумевая, как такое, вообще, могло с ним случиться.

— Какие мокасы были, — безутешно горевал он, — импортные! Я их привез в прошлом

году из Болгарии, пару раз всего надевал — мягкие такие… И зачем я, дурак старый, сегодня на речку так вырядился!

В общем, мы ничего и не нашли, настроение у всех было испорчено. Наконец, Семен взял себя в руки, хлебнул добрый глоток водки из недопитой бутылки и с

осиротевшим оставшимся мокасином в руках подошел к самому краю берега. Какое-то

время он с отрешенным видом глядел прямо перед собой, видя там, очевидно, что-то

неведомое нам, затем, размахнувшись, забросил ненужную теперь вещь в воду как можно

дальше и, утерев тыльной частью ладони вспотевшее лицо, решительно произнес: — Ну и

хрен с ней!

— Что он имеет в виду? — тихо спросил я у Гармаша.

— Не что, а — кого, — отвечал тот, — Маню свою, наверное. Она нашего директора –

босым и пьяным! — пожалуй, давненько не видела, то-то сегодня порадуется…

Учитывая, что на последний автобус из Велетенского я уже опоздал, мои старшие

товарищи решили взять курс на Белозерку, находящуюся в каких-то шести километрах, откуда транспорт курсировал на город до самой ночи.

Быстро стемнело. Мерно рокотал малосильный движок, летели в глаза холодные

брызги, бедный Семен Климович отрешенно сидел, погруженный в безрадостное горькое

раздумье. Где-то с нетерпением ожидала своего любимого пылкая Манечка… В такт

движку дрожал дюралюминиевый корпус лодки, мерно плескалась под пайолом

(деревянными решетками на днище) темная водичка.

В райцентр мы попали к десяти вечера, попрощались, но в последний момент

Гармаш попросил меня помочь поставить лодку на борт, чтобы избавиться от

набравшейся воды. Для этого он стал вынимать валяющиеся на дне вещи и снял

деревянный пайол. Я принимал всё из его рук и клал на берег, В холщовом мешке грустно

шевелились раки. Семен Климович безучастно стоял рядом. Не помню, кто из нас первым

заметил внизу блестящий мокрый предмет, зато и сейчас, спустя столько лет, я явственно

слышу, как глухо крякнул пораженный увиденным наш бедный директор.

…На дне лодки, в полной целости и сохранности, болтался в водичке, отражающей яркие августовские звезды, загадочно исчезнувший импортный мокасин.

На растерянного Семена было больно смотреть. Он поднял туфлю и, тупо глядя на

неё, неверяще выдавил из себя: