Записки нетрезвого человека

И тогда впервые возникло слово „окружение“. Чтобы выйти из окружения поставили орудия — от 75-ти до 210-ти миллиметровых глубоко эшелонированными строями. Несколько часов били по дороге. И отправились в пробитую брешь.

На дороге лежали два немецких светловолосых солдата с велосипедами. Выяснилось, что мы были уже в другом окружении. <…> Начало войны ошеломляло простейшим несоответствием нашей и немецкой военной техники. Телефонные провода, которые тянулись от пунктов наблюдения к батареям, немецкий минометный огонь перебивал в первые же секунды. Наши орудия поэтому молчали. У немцев была радиосвязь. Их минометный огонь казался непрерывным, густым, оглушительным, непривычным нашему сознанию. Ведь мины можно кидать в стволы без перерыва, никаких зарядных замков.

У немцев — тогда неизвестные нам автоматы. От живота веером перед собой. И разрывные пули. Они разрывались о стволы деревьев за нами. Может быть, это и есть окружение. У нас — винтовки. После каждого выстрела затвором надо выкинуть патрон, послать в патронник другой, лишь после этого можно выстрелить, и после этого снова выкинуть патрон, снова дослать… После пятого выстрела вставить новую обойму и опять прицелиться, чтобы выстрелить. А в кого прицелиться? Лес.

Было ощущение войны с марсианами. Кадровую армию бросили навстречу немецким танкам, словно бы в расчете, что гусеницы их забуксуют на нашей крови.

Бумажки денег намокли, нести с собой было тяжело, да и бессмысленно. Молоко в деревнях давали даром. Поэтому деньги выбрасывали, казалось, они уже никогда не понадобятся никому. Пошли разговоры, как лучше остаться, не бежать далее. Надо бы по одному, если группой — стреляют. А лучше всего пристроиться к бабе. Меня немного смущались, но утешали: „А ты не очень похож на еврея…“

Готовились к войне долгие предвоенные годы. Подготовиться, к сожалению, не успели. Война оказалась неожиданной» (ОРК ГТБ. Ф. 18. Л. 40–42).

«Точно помню охватившее нас — пишу „нас“, потому что мы на эту тему говорили, — общее чувство радости и облегчения, какое бывает, когда вырвешь больной зуб. <…> Для нас союз с Гитлером был чем-то противоестественным, ощущением опасности в полной темноте. А теперь и началось то, к чему мы всегда готовились и для чего себя воспитывали: началась война, которая, как мы полагали, будет началом мировой революции или, по крайней мере, продолжением испанской увертюры. Когда мы говорили „Слава Богу, началась война!“ — он (Николай Перевощиков — друг юности Ю. М. Лотмана. — Сост.) добавлял: „Теперь и Сталин, и Гитлер полетят…“ <…> Другие так не считали, хотя друг от друга мы своих мыслей не скрывали. В любом случае нарыв прорвался» (Лотман. С. 12–13).

С. 39

Тяготы войны я переносил терпеливо, как интеллигентный человек. Я стыдился быть хуже кого-нибудь другого.

Войну Володин прошел солдатом. В «Личном деле» указано:

«В отечественной войне участвовал с июля 1941 года. В 1944 был тяжело ранен. <…>

СЛУЖБА:

— 390-й Гаубичный артиллерийский полк. 1939–1943. Связист. (Уволен в связи с переформированием).

— 440-й Гаубичный артиллерийский полк. 1943–1944. Ранение.

— 322-й Караульная команда. Стрелок. 1945 (февраль — август). Переформирование.

— 79-й инженерный аэродромный батальон. Сапер. 1945 август — октябрь. Демобилизован».

«Уволен в связи с переформированием» означает, что от полка ничего не осталось.

Ю. М. Лотман вспоминал: «Я твердо решил на приближающейся войне не показать себя „хлюпиком“ и все свободное время делил между французскими книгами и турником, так что к началу войны без большого труда сдал все спортивные нормы… а на турнике я натренировал себя до твердой армейской четверки» (Лотман. С. 11–12).

В действующей армии очень мало разговаривали, отступали молчаливые люди. По мере сил молчали и раненые и умирающие.

«Солдаты с фронта были тихие, замкнутые. Старались общаться только друг с другом, словно их связывала общая тайна» (Никулин. Воспоминания о войне. С. 12).

Никулин Николай Николаевич (1923–2009) — историк искусств.

О войне я не буду писать. Слишком трудно и больно, слишком много крови, проникающих и слепых ранений, смерти, голода, горя. Писатели нашего поколения прожили на войне главные годы своей жизни, лучшую половину молодости. С тех пор они пишут о войне, снова и снова, многие ни о чем другом писать не могут. Вот в их книгах написано и обо мне и о моих друзьях.