В ЗНЧ эта сцена отсутствует, но она с вариациями повторяется в володинских интервью: «Вот однажды я шел за керосином и зашел к Фриде. Входит ее отец и спрашивает: „Шурик, а когда вы с Фридой поженитесь?“ Я говорю: „Мы пока договорились не расписываться. Фрида, подтверди“. А Фрида говорит: „Нет, мы не договаривались“. Отец обрадовался: „Ну так идите прямо сейчас и распишитесь“ (после войны быстро расписывали). Я ему говорю: „Я за керосином иду, и паспорта у меня с собой нет“. — „Ну так сходите за твоим паспортом“. Мы сходили. Расписались. Потом я купил керосин. И так оказался женат навсегда» (
Они поженились 3 марта 1946 года.
С. 42
«Тогда у нас не было прикосновенческой любви. И я — такой неказистый, такой бездарный — гуляя после выпускного вечера по Первой Мещанской, решил показать всем… „Спорим, что возьму под руку девчонку!“ И выбрал самую толстую девочку в классе, толстую-претолстую и глупую-преглупую — она делала в диктанте по двадцать ошибок. Сейчас она меня оттолкнет, а все только расхохочутся. Я подхожу, беру под руку, но вместо того, чтобы оттолкнуть, она тащит меня в парадную. И надолго. Эта первая любовь — самое уродливое, что было в моей жизни. Я лапал ее в парадной, лапал везде, где мог (тогда это так называлось — лапать). И с тех пор долго не мог испытывать никакого другого чувства» (интервью-1 Крыщуку).
С. 44
Это (с небольшими разночтениями) — стихотворение в прозе «Очевидно, чувство любви…» (Ст-19. С. 95).
Старший сын Володина, Владимир Александрович Лифшиц (р. 1947) — математик.
Лучше всего он сам расскажет о себе:
«Мои родители поженились 3 марта 1946 года. Маму звали Фрида Шилимовна Феферман. Отец с уважением говорил о своем тесте, Шилиме Марковиче, который в сталинские времена знал цену советской власти. Он работал бухгалтером и как любитель увлекался математикой, умер в начале 1950-х годов. Моя бабушка Муся Евсеевна была медсестрой.
Я родился в Москве 30 мая 1947 года. Родители переехали в Ленинград, и я учился во многих ленинградских школах, поскольку они снимали комнаты и переезжали с квартиры на квартиру. Часть времени, в особенно трудные для них годы, жил у бабушки в Москве и учился там. В памяти остались названия: Боровая, Обводный канал. Чемоданы под кроватью, готовые к переезду. Позже частые переезды прекратились.
В квартире постоянно звучал „Голос Америки“, и меня заботило — не перепутать бы, что услышал по „Голосу“, а что можно повторять в школе. Отец говорил мне, что мама с ним согласна про все, что происходит в нашей стране, даже думает, что все еще хуже, но мне этого не говорит, чтобы я не проболтался. У нас много раз гостил Наум Коржавин (Мандель), когда приезжал из Москвы, и читал свои стихи ленинградским друзьям. До сих пор помню многие из них наизусть. „Мы были разбиты в Москве и в Мадриде…“
Отец стыдился своего членства в КПСС. Когда через много лет он приехал к нам в гости в Америку, с гордостью сказал, что был первым из ленинградских писателей, кто вышел из партии, когда это стало можно.
Родители не особенно интересовались моими школьными занятиями. Среди бесчисленных стихов, которые я слышал от отца, помню Британишского: „Мне запах школы ненавистен…“ Однажды учительница сказала моим родителям, что ставит мне 4, а не 5, потому что я мог бы учиться лучше. Они ответили: ничего, ставьте ему 5. Всячески поддерживали рано проявившийся у меня интерес к математике и нашли мне хороших учителей. Помогли перейти в заочную школу, что позволило мне закончить школу за девять лет вместо одиннадцати.
В 1963 году я поступил на матмех ЛГУ. В 1967 году женился на Лене Донской, и через год у нас родился сын Саша. Всю жизнь занимаюсь математикой и теоретическим программированием (в частности, искусственным интеллектом). Лена до эмиграции преподавала английский язык в Политехническом институте. Позже она много лет преподавала русский язык и русскую литературу в американских университетах. Ставила со студентами, изучающими русский язык, спектакли по пьесам Шварца и Володина.