Записки о болгарских восстаниях

— В Адрианополь? Вы меня обижаете, господа! — крикцул Иван Шутич оскорбленным тоном. — Отправиться туда — это все равно, что бежать от защитников свободы, от моих братьев славян! Нет, я бросаю свой дом и все дела и вместе с женой присоединяюсь к вашему отряду!

Бенковский, как и все мы, засиял от радости, услышав, что иностранцы и даже их жены сочувствуют нашему делу.

— Запиши, — торжественно приказал он мне, зная, что я веду дневник, — запиши, что сегодня, 27 апреля, к нашему отряду присоединилась и супруга Ивана Шутича, Мария Ангелова, наша соотечественница, болгарка; ее имя войдет в историю.

Мария Ангелова, она же Йонка, молодая женщина лет семнадцати-восемнадцати, была родом из Татар-Пазарджика. Она уже успела связать свои узлы и была готова уйти вместе с мужем.

Но не только Иван Шутич и его жена выразили желание присоединиться к нам. Крыстю Некланович, тоже далматинец, надел болгарскую повстанческую форму и большую меховую шапку с галунным крестом и давно уже дожидался аудиенции, чтобы записаться в отряд. Его примеру последовали далматинцы Савва Андреевич, Стефо /брат Крыстю/, Георгий Некланович, Иван Некланович, немец Альбрехт и другие лица, имен которых я, к сожалению, не помню. Они больше нас самих радовались, что им представился случай уйти с нашим отрядом и хоть несколько дней пожить вольной жизнью. По их словам, многие местные славяне тоже присоединились бы к нам, не будь они сейчас на дальних лесопилках. Всем записавшимся мы дали хороших коней и снабдили всем необходимым.

— Госпоже подберите самого лучшего и смирного коня, — приказал Бенковский.

Я не говорю здесь о болгарах — понятно, как они жаждали попасть в наш отряд, если этого хотели даже иностранцы.

В тот день в Белове случайно находился и Георгий Консулов, давний друг Левского, житель Татар-Пазарджика, наш известный деятель, принимавший активное участие в кампании, которая предшествовала Апрельскому восстанию.

Нет нужды говорить, что если радовались даже иностранцы и все те, кто лишь в тот день узнали о существовании революционного комитета в Болгарии, то как должен был ликовать Консулов, когда осуществилось то, о чем он мечтал столько лет. Он подарил нам коня и кое-какие вещи. Правда, было и одно «но» — Консулов принадлежал к той категории патриотов, которых я в первой части своих «Записок» назвал «сочувствующими»…

Когда пришла пора тронуться в путь, Георгий Консулов заметно забеспокоился, но что именно смущало его, сказать не решался.

— Желаю вам успеха, братья!.. Дерзайте! — твердил он.

— Чем вы так смущены? — спросил его Бенковский.

— Может быть, вам грозит опасность?

— Пора уезжать, а то поздно будет! — ответил тот.

— Время у нас еще есть, — отозвался Бенковский, полагая, что Консулов говорит об отъезде нашего отряда.

— А куда, собственно, спешить?

— Вам в одну сторону… а нам в другую… Люди нужны везде, — ответил Консулов, слегка краснея и тем самым расписываясь в том, что далеко ему до таких буйных головушек, как мы.

Он не решался назвать свой отъезд в Пазарджик наиболее подходящим для этого словом; но, как ни толкуй его речи, смысл у них был один: «Удираю»…

Но разве это означало, что Консулов отступник? Мог ли он отправиться с нами? Нет, этому мешало его положение в обществе, его авторитет и все то, что помогло ему сделаться видным человеком. Брось он все это, стань он под наше знамя, он стал бы исключением из общего правила, опроверг бы неопровержимое, доказал бы, что богатые и образованные люди не жалеют своей жизни, то есть совершил бы нечто неслыханное и невиданное до сего времени. Я молюсь лишь об одном: пусть все наши богачи будут такими, как Георгий Консулов, сделают хоть половину того, что сделал он.

—

ГЛАВА ПЯТАЯ ПОДАВЛЕНИЕ ВОССТАНИЯ

1

Пробыв два-три часа в Белове, летучий отряд после полудня выехал в село Ветрен. В другие города — Татар-Пазарджик, Батак или Брацигово — мы не хотели ехать по двум причинам. Во-первых, по уверению беловчан, туда и нельзя было пробраться, так как эти места уже кишели турками — башибузуками и регулярными войсками; а во-вторых, мы получили из Копривштицы письмо, подписанное Тодором Каблешковым, в котором он сообщал, что Клисура оказалась в тяжелом положении, надо поспешить туда на помощь.

Весть об этом тяжелом ударе — первом с тех пор, как мы восстали, — сохраняли в тайне; о ней узнали лишь несколько человек. Будь эта новость известна всем, она, конечно, произвела бы убийственное впечатление. Прошло уже много часов с тех пор, как пришло это письмо, а Бенковский все не хотел говорить о нем. Не ждал он, не ждали мы все, что услышим подобные вести так скоро.

—

Часов в двенадцать мы направились в еледжикский лес, рассчитывая послать оттуда помощь клисурцам или же самим выехать в Клисуру. Снова хлынул дождь, и ружья вымокли. Погода была очень плохой, ночь темной, поэтому многие повстанцы заблудились в чаще и кричали, чтобы дать о себе знать. Среди них оказался и писарь Белопитов, которого Тодор-гайдук нашел только на другой день в беловском лесу.