Записки о болгарских восстаниях

Войдя в хижину, долго раздумывали, можно ли нам довериться пастухам. А что если они — недобрые люди, турецкие прихвостни? Ведь им ничего не стоило в ту же ночь перебить нас, как цыплят. Но сон и поздний час взяли верх над рассудком. Мы наконец-то поели как следует, обогрелись. Немудрено, что нас одолел сон. Один из нас — помнится, отец Кирилл — взялся караулить с тем, чтобы позднее его сменил кто-нибудь другой. Мы посменно караулили, подкладывали в огонь дрова, а что делалось в это время за стенами хижины, никто и знать не хотел, да и свет костра мешал что-либо различить в окружающей тьме. Но мы все-таки смутно чувствовали, что там, в лесу, происходит что-то необычное. Минула полночь, когда все мы внезапно проснулись и приподнялись, обратив к огню заспанные лица…

Что делалось — не приведи, господи, испытать! Наступал конец света, второй всемирный потоп… Буря, кромешная тьма, гневно ревели горы, валились буки, ветви скрипели и трещали: земля, небо, горы слились воедино. Треск, грохот… Словно весь мир рушился!.. Темные тучи в виде громадных воронок нависли, как скалы, над ветвями деревьев. Это было зловещее и величественное зрелище. Сильный ветер, сокрушающий все, что ему попадалось на пути, не замедлил накинуться и на наше утлое жилище. Сначала горящие угольки один за другим вылетали из костра, словно из пароходной трубы, но вдруг целая куча углей и пепла взметнулась вверх, запуталась в длинной бороде отца Кирилла. Несчастный выбежал за дверь, крича во все горло: «Горю!».

— Скорее выбегайте, хижина горит! — закричал он немного погодя, и мы бросились в заросли высокого папоротника.

И в самом деле, верхняя часть нашего опустевшего жилища пылала, видимо, загоревшись от раскаленных углей. Мы дрожали от холода и жались друг к другу, чтобы не потеряться в непроглядном мраке. И тут хлынул ливень, затем пошел дождь со снегом, град, снег… снова дождь… Но буря стала утихать. Мы сбились в кучу, прижались друг к другу, опустили головы, подставили спины дождю и стали дожидаться утра.

Сначала вокруг было темно, но вот и лес, и трава стали белеть. Дождь перешел в настоящий холодный снег. Казалось, было не 8 мая, а 8 ноября. Снег падал на землю крупными хлопьями, похожими на белые розы. Немного погодя резко похолодало, одежда у нас на спине промерзла и стала твердой, как доска, на листьях повисли прозрачные сосульки.

Так начался этот страшный и памятный день 8 мая, который, как я уже говорил, будет вписан черными письменами в хронологию восстания 1876 года. Он нанес последний удар несчастным борцам за болгарскую свободу, он пришел на помощь и без того сильным, хищным башибузукам!..

В ту ночь недобрая Стара-Планина кишела повстанцами; все они бродили по узкому пространству, длиной в сорок — сорок пять часов пути, протянувшемуся от сливенских гор Демиркапия до Марковых ворот на западе. К рассвету снежный покров был уже толщиной в пядь. Мы, как пни, сидели под деревом, осыпанным снегом, не смея сдвинуться с места, чтобы не оставить следов. Зеленевшие до полуночи травы и листья теперь увяли и, скованные прозрачным льдом, стали жесткими, как крапива. Снег падал хлопьями, в десяти шагах ничего не было видно. В этот день, 8 мая, мы долго не трогались с этого места, расположенного по соседству с жильем пастухов, и ломали головы над тем, куда же нам теперь идти.

— Эй, бедняги! Живы, что ли? — окликнул нас утром один из пастухов. — Ненастье-то какое! Будто на зло!

Пастухи еще не выгнали скот на пастбище из-за плохой погоды, и мы пошли к ним. В хижине развели такой огонь, что на нем нетрудно было изжарить целого буйвола. Все три пастуха были болгары. Когда мы вошли, они сняли шапки и приложились к руке отца Кирилла. Долго они дивились нашему уму и смелости, не понимая, как это мы решились бродить по Балканам в такое смутное время. Сначала они боялись пустить нас к себе, но нам удалось убедить их, что мы чистокровные болгары и скорей увидим кишки свои на земле, чем назовем имя того, кто подал нам кусок хлеба и братскую руку помощи. Итак, мы привлекли на свою сторону этих простых людей, но тут помогли не наши револьверы и шапки со львами, а крест и ряса отца Кирилла, который всюду и всегда возбуждал в людях больше сострадания, чем мы, миряне.

Один из трех наших благодетелей, звали его Нею, согласился нас проводить. Он обещал в тот же день довести нас до Тетевенских хижин и передать с рук на руки другому пастуху-скотоводу, своему знакомому, хорошему человеку. По словам троих пастухов, кошара тетевенского скотовода стояла в урочище Свинарска-лыка, где «не так воняло», то есть в такой местности, где не бродили башибузукские карательные отряды. Итак, мы могли пробыть несколько дней у доброго скотовода.

—

3

На другой день около полудня мы благополучно добрались до Свинарска-лыки, которая расположена в двух с половиной часах пути к северу от Тетевена. В ущельях снег уже таял, на вершинах еще держался. Бурные потоки потекли по долинам.