Записки о болгарских восстаниях

Впрочем, здесь и не нуждались в «кровавых письмах», красноречивых воззваниях и вообще в каких-либо обращениях, написанных в патетическом тоне. В ту весну в тогдашнем Филиппопольском санджаке /Пловдивском округе/ наблюдалось необычайное брожение умов. Можно сказать, что связным стал ветер — вести разносились с быстротой электрического тока. Довольно было пушечного выстрела, достаточно было подняться дыму над случайно подожженной пустошью, чтобы разнесся слух, что на такой-то дороге видели бегущего жандарма, и тогда члены комитета, созвав внеочередное собрание, тайно отдавали приказ выставить караулы и организовать засады на дорогах. Так было и в Батаке.

21 апреля в село вернулись несколько крестьян, ходивших по своим делам в Татар-Пазарджик. Они с жаром рассказали односельчанам о следующем немаловажном событии, случившемся среди бела дня в этом городе.

— Юзбаши Ахмед-ага, — рассказывали крестьяне, — прискакал вместе с несколькими жандармами на базар со стороны Калаглари. Это селение на панагюрской дороге. Они неслись во весь опор, а их короткие сабли так и подскакивали, коней по бокам били, стучали, словно молотки жестянщика. Спешились они прямо у конака. Тут их окружили чиновники да писаря. Все они лодыри, морды заспанные, а как поговорили о чем-то с приезжими, всполошились, сон как рукой сняло!.. Мы не знаем, — продолжали рассказчики, — что говорил юзбаши Ахмед конацким чиновникам, но видели своими глазами, как все они застегнули сюртуки и бросились бежать, даже не поклонились начальству, как по лагается, не подождали, пока изволит подняться и пой ти вперед сам каймакам-эфенди, а за ним — разные там писаря да служители, что подают начальству трубки и анисовку. Всем скопом выбежали со двора конака в полном беспорядке. Во всю прыть неслись.

Поведение местного начальства не замедлило сказаться на поведении татарпазарджикских правоверных османов. Как только показалась на улице толпа чиновников, все турки, находившиеся на базаре или в кофейнях, устроившиеся в тени деревьев и под навесами, с длинной трубкой или толстым мундштуком в одной руке и с чашкой кофе в другой, которое они потягивали с азиатской чинностью и византийской изнеженностью, — все турки мгновенно побросали и кофе, и трубки, с неописуемой поспешностью кинулись к своим лавкам и принялись закрывать ставни. С громким стуком захлопывались двери лавок, и странно было видеть, как проворно умеют действовать эти вечно заспанные и медлительные «белые чалмы». Редкостное было зрелище! Обгоняя друг друга, турки разбегались по домам, перешептываясь — видимо, о чем-то тайном и очень важном, насколько могли заметить крестьяне.

— Понятно, что, глядя на турок, засуетились и наши болгары. Бежали по улицам сломя голову, в домах своих прятались. Да и немудрено, ведь и у нас, в деревне, носятся тревожные слухи, что нынешней весной турки резню начнут, а по уездным городам об этом еще больше болтают. Болгары разбегались по домам, и по всему было видно, что они знают, отчего поднялся переполох. А мы, да и все приезжие, остались одни посреди базара, можно сказать, полными хозяевами… Но как они все ни спешили — и чиновники из конака, и прочие турки, да и наши болгары, а все-таки то и дело оглядывались на бегу, все в сторону Панагюриште смотрели, словно от этого города какой-то «дух» шел… А что это был за «дух», мы скоро сами догадались. Переглянулись, перемигнулись и порешили воспользоваться суматохой да бежать прочь, пока шкура цела.

— А не слыхали вы, чтобы пушки стреляли или колокола звонили? — спрашивали рассказчиков батакчане среднего достатка.

— Нет, не слыхали. Мы, когда уходили, то и дело оглядывались, смотрели на город, пока он был виден. Ждали, что вспыхнет пожар, но ничего не заметили.

Вот что рассказывали люди, вернувшиеся из Татар-Пазарджика, своим любопытным односельчанам, обступившим их большой толпой, а рассказав, разошлись по домам отдохнуть после быстрой ходьбы.

— Ну, должно быть, началось! Сдается мне, панагюрцы восстали, — заметил Петр Горанов.

По его предложению в тот же вечер было созвано внеочередное собрание в сельской школе, и на него пригласили наиболее видных и сознательных крестьян, участников заговора, чтобы вместе решить, что делать.

На этом первом собрании, предшествовавшем батакской трагедии, многословие и обсуждения были не в чести, вероятно, потому, что в нем не участвовал ни один ученый муж из тех, кто привыкли всесторонне обсуждать всякие вопросы.

Через несколько минут собравшиеся разошлись. В то же время загудел колокол, и тут поднялось все село, понимая, что гудит он неспроста. Вооруженные смельчаки уже ходили по улицам, обнимая друг друга. Вскоре все они вышли из села и заняли позиции в получасе ходьбы от него.

Это произошло 22 апреля, вечером, в канун Юрьева дня.