Записки о Панемской войне (СИ)

*калиги - грубые сандалии - обувь древнеримских легионеров.

*плювиаль - длинный плащ дождевик.

========== 24. Ultima ratio ==========

— Я вижу, дорогой падре, Вы по-прежнему с интересом поглядываете на то, что происходит у содомлян… — доброжелательный голос плюсквамперфекта епископа дона Серафино, впрочем, не внушал Рамону Тренкавелю никакого доверия. Он хорошо знал, что могло крыться за приятными для слуха оборотами в речи иерарха, и постарался ответить максимально просто и бесхитростно, почтительно отведя глаза.

— Ничто не скроется от проницательного дона епископа… Конечно, я не могу спокойно смотреть на то, как сотни тысяч безутешных душ отданы во власть нечестивому ОгромАну.

— Разве я мог ждать от Вас иного ответа, дон Рамон? Это было бы странно, учитывая Ваш сан… — и за этими протокольными словами епископа священнику мнилось нечто нехорошее, с намёком на какой-то его неблаговидный проступок.

— Во Имя всемилостивого АрмАса, я хотел бы…

— Пустое, падре! — благодушно прервал его плюсквамперфект. — Мне совершенно не за что Вас упрекнуть. Ваша отзывчивость к страданиям людей для нас дальних и нам неизвестных делает Вам честь. Скажите мне откровенно, дон Рамон, ко всем ли Вы столь отзывчивы?

— Ваше Преосвященство? — он учтиво переспросил иерарха.

— Я позволю себе намекнуть о моём интересе к тому, как обстоит дело с беженцами из Такикардии, которых его Величество король Филипп милостиво принял на нашей территории…

— Милостиво принял? — вырвалось у Тренкавеля.

— Да, дорогой Рамон, милостиво принял! — многозначительно молвил епископ. — Наш милостивый король все решения принимает исключительно следуя чувству милосердия, которое даровано ему всемилостивым АрмАсом. Увы, некоторые очерствлённые ОгромАном души не способны принять утешение добровольно, и без сокрушения их гордыни и принуждения высшее таинство Утешения останется для них недоступно… И насколько я помню, окормление пришельцев было поручено именно Вам!

— Да, ваше Преосвященство! И потому я должен извиниться перед Вами?

— Извиниться, падре?! — дон Серафино моментально переменил тон, вскрикнув с нескрываемым возмущением. — Я требую подробнейшего отчёта! Что Вы натворили!

— Я хотел бы принести мои извинения за то, что почти все эвакуированные нами с руин Такикардии люди продолжают нас считать завоевателями, насильно угнавшими их в плен в чужое незнакомое место, — Тренкавель поправил полы длинной оранжевой альбы и продолжил свою речь с совершенно убитым выражением, — они остаются глухими к моим речам и наставлениям. Наоборот, это я регулярно не могу удержаться от того, чтобы не заговорить словами Катрин Дюмон…

— Смотрите, чтобы её мятежные речи однажды не привели к необходимости очищения пламенем, дорогой мой человек… В Вашем же случае, я вижу, что размышления о проблемах Содома, что зовёт себя Панемом, помогают Вам забыть о собственных неудачах в порученном Вам деле, не так ли? — епископ налил два бокала свежевыжатого морковного сока цвета своей собственной мантии и протянул один из них Рамону.

— Увы, ваше Преосвященство, Вы совершенно правы, — произнёс тот, с поклоном принимая хрустальный кубок, — и я очень хотел бы попросить снять с меня это неудобоносимое бремя…