Записки о Панемской войне (СИ)

Еще раз посмотрев на Энобарию, Твилл вновь убедилась в том, что капитолийские телевизионщики не очень-то врали, создав образ сурово-немногословной, уверенной и знающей себе цену победительницы, образ, известный ей, конечно, по картинке из ящика. Тур, во время которого тогда еще довольно юная девушка-профи выступала со сцены перед Дворцом Правосудия Уивер-Сити, был так давно, что совершенно выветрился из головы уроженки Восьмого… Поклонницей Игр она никогда не была, но годы обязательных просмотров сделали свое дело — всех тех, на чьей стороне оказалась удача, учительница запомнила наизусть. И, возможно, несколько против своих ожиданий, Твилл призналась себе в том, что, очутившись, в буквальном смысле, на ее месте, босая и, по капитолийским понятиям, не вполне одетая Энобария держалась не только без всякого смущения, но и с каким-то дерзким достоинством, не переходящим, однако, едва уловимую грань, отделяющим его от грубости. Глядя на перебинтованную ступню правой ноги, которую профи, нисколько не стесняясь, выставила на всеобщее обозрение, наверное, чтобы найти для нее наименее болезненную позу, она удивлялась, вспоминая собственное чувство страха и неудобства, испытанное ею в свой самый первый день в Андской Республике. «Сколько раз она была ранена во время последней бойни… Может быть, три? Может быть, пять… Хорошо же их там учили терпеть…» Ее единственная одежда — простая льняная рубашка (не потому, что кто-то хотел унизить женщину — любое другое, менее свободное платье могло бы причинить неудобства ее перевязанному в нескольких местах телу), в сочетании с темной кожей и распущенными черными волосами Энобарии казалась просто белоснежной, а ее незатейливый покрой на сохранившей стройность фигуре выглядел верхом элегантности и вкуса, создав и усилив эффект от восприятия образа страдающей, но несломленной трагическими обстоятельствами амазонки. За прошедшие восемь месяцев с момента ее появления здесь, Твилл научилась отдавать должное мастерству валльхалльских ткачей и портных, не отказывая себе в удовольствии иногда поболтать с ними на хорошо знакомые для уроженки швейного дистрикта темы. Вот и на этот раз, могла она отметить, выбравший рубашку для панемской не то пленницы, не то гостьи явно не прогадал.

Профи усадили в деревянное садовое кресло с плетеной из корня сосны спинкой под небольшой декоративной яблоней, в котором она расположилась в довольно непринужденной позе, время от времени неторопливо отщипывая здоровой левой рукой (правая, также как и нога, была повреждена и находилась на перевязи) лежащие перед ней на столике ягоды черного винограда.

— Я хочу попросить прощения, госпожа Гардинер, за моего друга Ялмара… — Твилл вспоминала, что их разговор начался с этой несколько вымученной фразы Улофа, пытавшегося хоть как-то сгладить неприятность, предшествовавшую появлению Энобарии за много тысяч километров от Арены, о которой красноречиво свидетельствовала внушительных размеров шишка на её лбу натёртая каким-то составом, явно не столь чудодейственным, как капитолийские заживляющие мази.

— Валяйте, мистер Не-Знаю-Кто… — с вызовом говорила профи, — конечно, я не пошла бы сюда по своей воле… Извинений можете не просить — Вы их не получите, — сделала она короткую паузу, — но я Вам, тем не менее, признательна…

— Тогда я попрошу прощения хотя бы за то, что не представился, — перебил её мужчина, поправив полы своей тёмно-зелёной упелянды, — я олдерман Стуртинга Андской Республики Улоф Торвальдссон, в реалиях Панема — это значит принцепс Сената… — он сделал паузу, как-будто чтобы посмотреть, произвёл ли он хоть какое-то впечатление на пленницу, и продолжил, — так за что Вы, тем не менее, признательны?

Услышав от странно и по её представлениям бедно одетого длинноволосого и лохматого мужика словосочетание «принцепс Сената», Энобария слегка хмыкнула («если в их Сенате такой принцепс, каковы же прочие сенаторы! Партия медведей и партия обезьян… не иначе…»), но, сдержав предательский смешок, поспешила ответить:

— Я вижу, я Вам зачем-то нужна, советник, но Вы, вместо того, чтобы приковать меня к раскалённой железной решётке, как сделали бы в Капитолии, пытаете меня приятным ветерком и свежими фруктами… Не будь я Вам признательна, я показала бы, что в моём Дистрикте живут какие-то хамы… Кстати, позвольте Вам задать вопрос, — она поворотом головы показала на остальных участников сцены в малой парадной оранжерее Хауптштадта, — что означает это странное собрание? Вы позвали их, чтобы судить меня? Или Вы настолько меня не боитесь, что поручили охранять себя женщине и парочке девиц с ножами?