Записки о прошлом. 1893-1920

Выйдя из-под ареста, я усиленно предался занятиям по службе, во время которых 15 мая на вольтижировке упал с лошади и повредил колено, уже испорченное когда-то в Школе. Пришлось улечься в кровать и подвергнуться освидетельствованию комиссии, которая пришла к заключению послать… на излечение меня на одесские лиманы и выдало перевязочное свидетельство, первое, но, увы, далеко не последнее в моей жизни. Видя, что я к этому свидетельству отнёсся с явной небрежностью, старший врач внушительно объяснил, что перевязочное свидетельство имеет большое значение при пенсии и отставке. Пенсия, отставка – эти слова могли вызвать только презрительную улыбку у человека, недавно отметившего совершеннолетие и который только начинал службу.

С костылём под мышкой и с обидой и огорчением на сердце провожал я свой бывший четвёртый маршевый эскадрон, уходивший через неделю на войну. Как в насмешку, во время прощального смотра командиром полка он выстроился как раз перед окнами моей квартиры. Денщик Иван, который имел музыкальный слух ещё хуже моего, поставил граммофон на подоконник и в открытое окно завёл пластинку полкового марша Стародубовского полка. Сыграв марш раз пять, он уже по собственной инициативе поставил уходящим похоронный марш. Обруганный «болваном», он очень удивился:

− Что ж вы обижаетесь, ваше высокоблагородие… Всё одно музыка.

Вахмистр Лисун по случаю ухода на фронт напился свыше всякого воображения и икал на всю площадь во время речи полковника. Рассерженный полковник отправил его прямо со смотра под арест, лишив должности вахмистра. Чтобы не нарушать дальнейшего хода торжества, осиротевшего коня Лисуна завели ко мне во двор, он весь благоухал самогонкой.

По случаю Троицына дня и двух дней праздника ездили весёлой компанией «освежиться» в Кременчуг. На этот предмет долгой практикой был выработан особый способ действий. Компания, решившая ехать покутить, вносила в общую кассу заранее обусловленную сумму на пропитание души, которая вручалась «полковому жиду». Каплан с момента выезда из Новогеоргиевска и до возвращения в оный был обязан платить по всем счетам. Эта должность добровольного кассира приносила нашему иудею хороший гешефт, он был готов в любой момент бросить все свои дела и ехать с офицерами в Кременчуг. С парохода мы обыкновенно отправлялись в кафе-шантан, в котором опытный в этого рода делах оркестр встречал нас полковыми маршами. Два дня мы без перерыва кружились по разным весёлым местам и до утра ужинали в каких-то садах. На рассвете однажды мы оказались с корнетом Турчановичем около тира и в полчаса расстреляли все мишени и бутылки, что вызвало в окружавшей нас публике патриотический восторг и овацию.

В середине июня мои мучения в запасном эскадроне совершенно неожиданно окончились. Из канцелярии полка мне была доставлена «служебная записка», в которой значилось о переводе прапорщика Маркова в 5-й маршевый эскадрон. Новая часть стояла в предместье Новогеоргиевска, в так называемом Закаменье. Пришлось по этому случаю расстаться с гостеприимными хозяевами-старичками, так как нужно было жить в расположении эскадрона. Новая квартира – белая украинская хатка из двух горниц, – оказалась очень удобной. Тут же во дворе помещались солдаты и кони.

С наступлением весны, когда весь городок превратился из-за обилия зелени в сплошной цветущий сад, мы все на ночь переселились с походными кроватями на свежий воздух. Густой сад сирени и вишни был и на новой квартире весь в цвету, словно облитый молоком. В этом душистом цветочном царстве прекрасно спалось.

Командиром эскадрона оказался корнет Гижицкий, молодой, но очень выдержанный и знающий службу офицер; младшими офицерами − прапорщики Страж-Якубовский, Карпов и Маршинский. Было и двое вольноопределяющихся из отчисленных из училищ юнкеров, из которых бессарабец Донико уже побывал на фронте.

С весны у меня начался поэтический роман с красивой и на редкость стройной девицей из местных интеллигенток Мотей С. Она была предметом воздыханий многих поклонников, так как считалась самой интересной барышней в городе. Мы каждый вечер с нею гуляли по лесам и рощам, которых в Новогеоргиевске такое изобилие. Весна волшебная, а нам обоим вместе нет и сорока лет.

Излюбленным местом для влюбленных парочек был обрыв над Днепром, весь в зарослях белой акации и сирени, среди которых разбросаны памятники заброшенного кладбища, и в их числе самый примечательный – юной полковницы Энгельгард, – о котором я упоминал выше. Здесь одуряюще пахло цветущей весной, и городок виднелся внизу весь в купах тёмной при луне зелени, свисавшей через заборы и плетни прямо на улицы. Тёплый весенний воздух был пронизан тысячами разных запахов, от которых хотелось беспричинно смеяться и прыгать, если бы не мешало сознание своего офицерского положения и достоинства перед интересной и юной дамой.