Записки одессита. Оккупация и после…

Колхозники, не имеющие начального образования, с такими же бывшими рабочими, ставшими чекистами, никогда не ошибались. У них было «классовое чутье» на врагов народа и на самогон…

Несмотря на то, что за любое двусмысленное высказывание могли «припаять» 58-ю статью, одесситы продолжали шутить и улыбаться при встрече со знакомыми:

— Как дела? — расплывался одессит, протягивая руку для приветствия.

— Лучше всех, и никто не завидует…

— И есть чему завидовать? Не бойся, не заложу.

— «Знал — не сказал?» Ну и шуточки у тебя!

Приезжие не понимали таких разговоров. Если одесситы при встрече так шутят, то когда же они говорят серьезно? А мы учились у взрослых, и при встречах тоже спрашивали:

— Как дела?

— Лучше всех!

Мы не знали зависти, и смеялись за компанию, как взрослые одесситы.

* * *

В конце 1944 года, когда мама получила извещение о гибели отца, она, взяв меня с собой, отнесла его в собес Сталинского (Жовтневого) района. Нам с сестрой была назначена пенсия за погибшего отца по 140 рублей в месяц.

Следует учесть, что на Привозе буханка черного хлеба стоила 100 рублей. Зато, как вдова погибшего солдата, мама имела право оформить документы на лечение меня в тубсанатории (у меня обнаружили потемнение легких).

Весной 1945 года она водила меня в поликлинику, расположенную на углу Пушкинской и Дерибасовской. Ко всем врачам нужно было выстоять большую очередь, времени было много, и я подошел к окну, из которого хорошо просматривалось здание городского суда, к которому подъехала крытая милицейская машина. Народа собралось много. Милиция организовала живой коридор к дверям суда.

Из машины стали выводить большую группу молодых людей, в том числе нескольких девушек. Вели они себя достаточно уверенно, одеты были по тем временам вполне прилично.

Как я позже узнал от взрослых, это были участники банды «Черная кошка», которые занимались грабежами в порту и в городе. Они убивали с легкостью, соревнуясь в «лихости» друг перед другом. Невозможно было тогда представить, что мне доведется близко познакомиться с участниками ликвидации этой банды, долго терроризировавшей одесситов.

Школа. Павлик Морозов

Через некоторое время в собесе Сталинского района мы получили карточки, продуктовые и на хлеб для иждивенцев. Это был голодный паек, но у мамы не было работы и это лучше, чем ничего.

Позже мама поехала в Москву, попала на прием к какой-то «шишке» в министерстве пищевой промышленности, расплакалась, и тогда ей «простили», что она была в оккупации. Дали направление на работу, определили бригадиром в цех, производящий баклажанную икру на завод им. Ворошилова. Изредка она брала меня в цех, и я в каптерке мог есть эту икру сколько хотел.

Через год я поступил в школу № 92. Мои одноклассники обучили меня песне, которой сами научились у старшеклассников:

Горит в зубах у нас большая сигарета,
Идем мы в школу, чтобы двойки получать,
Пылают дневники, залитые чернилом
И двойки разукрашенные в них стоят!

Ученики! Директор дал приказ:

Поймать завпеда — выбить правый глаз.
…
За слезы наших матерей,
За наши булочки — огонь, огонь!

Школьникам во время большой перемены учительница выдавала маленькую булочку с чайной ложечкой сахара или кусочком повидла. Она проглатывалась нами в мгновение ока. Немногие ученики доставали газетные свертки, в которые им заворачивали что-то съестное родители. Шелест бумаги служил сигналом для их школьных товарищей: «Дай кецык!» — и от этих завтраков так же быстро ничего не оставалось.

На родительских собраниях в начальных классах учителя ругали меня за плохое поведение последними словами, но мама молча это переносила. После собрания брала меня за руку и спрашивала: «Теперь ты исправишься? — ну и молодец. Я так и думала». Мне было очень жалко маму, но что я мог с собой сделать? Детская дурь так и перла.

Во всех классах над доской висел портрет хитро улыбающегося в усы Сталина с девочкой на руках и надписью: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!». Такой приятный дядюшка смотрел на нас влюбленными глазами… Мы мешали всем, кроме наших мам, а тут в классе на нас смотрит без злости сам Сталин!

Учительница прочитала нам надпись на портрете, и мы поверили ей, что мы и есть самые счастливые.

Мы осознали — небольшие заработки за потопление соседских котят, перенос угля к месту его хранения — это и есть счастье. Когда мы взламывали двери соседских сараев и находили там самовары или бутылки — это была просто везуха! Заработанные таким образом деньги быстро тратились на свои нужды, и наше счастье было таким же недолгим, как и еврейское, но оно было ярким, и мы весело пели:

…масло, коровье масло,
когда б не масло,
не родился б я!