Записки одессита. Оккупация и после…

Отпраздновали освобождение одесситы, отвеселились, как могли. Подсознательно понимали, что чуда не произойдет и довоенная жизнь скоро не вернется, но ожидали скорых перемен к лучшему. За счет чего? Продовольствие нужно фронту, колхозы разорены, город и порт в руинах…

При нас вспоминали наши родители и соседи, как было до войны. Это звучало какой-то сказкой, в которой почти бесплатно раздавали белый хлеб и бублики, неизвестные нам сыр с колбасой, и многое такое, чего мы и не видели никогда. Такими продуктами немцы и румыны нас не баловали. Когда не знаешь, о чем речь, то оно и не очень-то нужно… Но любопытство брало верх:

— Тетя Оля, а что это такое колбаса?

— Много будешь знать — скоро состаришься, — хлопала она нас по задницам.

Старости мы тогда не боялись, и сразу убегали во двор.

Оказалось, что оккупация — не самое трудное время для одесситов. Все еще впереди. Никакие предприятия их не принимали на работу по специальности, а если пойдешь работать уборщицей, то на повышение даже не рассчитывай. Так обрадовали наших мам представители Советской власти.

— Вам тут при румынах и немцах было хорошо! — с суровыми лицами объясняли им причину отказа в приеме на работу. Ожиревшие под бомбами коммунисты-кадровики, всю войну просидевшие в Ташкенте, с сознанием своей значимости, выпендривались перед унижающимися тощими женщинами. Они знали, что не имеют права нарушать секретные инструкции о приеме на работу лиц, «побывавших на территории, временно занятой врагом…» Так почему же не показать голодным, несчастным бабам свою власть?

Через несколько дней мама собралась устраиваться на работу и взяла меня с собой. Думала, видимо, что на консервном заводе, где она работала до войны, в отделе кадров примут во внимание, что у нее двое несовершеннолетних детей, и дадут ей хоть какую-то работу. Откуда ей было знать, что кадровики получили инструкции? На работу, конечно, не взяли.

Возвращаясь с консервного завода им. Ленина, прошли через парк Ильича, бывшее Первое Христианское кладбище, где наткнулись на несколько трупов «калмыков». Они были полураздеты, лежали в неестественных позах, почернели и сильно раздулись. Возможно, они были из тех, кто должен был вырезать население при отступлении немцев. Несчастные азиаты, распространявшие свою ненависть к советской власти на русских вообще.

В освобожденной Одессе работу на пищевых производствах можно было получить только по блату. В торговле тоже. Это было разрешение выжить. «Блат выше Совнаркома». Этот факт даже не скрывался.

Одесситы, побывавшие в оккупации, могли получить работу на таких предприятиях, только согласившись сотрудничать с органами МГБ, говоря проще — стать стукачами. Вернулась довоенная практика подглядывания и подслушивания. Плановое хозяйство касалось всех сторон жизни, и у стукачей тоже были планы.

Никто не мог доверять своих мыслей даже давним знакомым. Аресты производились тоже планово. Так же легко решалась судьба арестантов — поломали упрямцам пальцы, и повезли строить социализм. Бесплатно повезли. Бесплатно строить.

Стукачи были в любой среде, в том числе и среди верных ленинцев, которые ели хорошую пищу и пили марочные коньяки. Они тогда тоже проживали в коммунальных квартирах за малым исключением. Иногда голодные соседи подворовывали у них продукты. Жены жаловались мужьям на поведение соседей, на что чиновники отвечали: «Не бери в голову, у них как ничего не было, так и не будет, а нас партия голодными не оставит…»

Я такие слова слышал от малолетней дочери партработника того времени. Посчитал, что это справедливо. Партийный человек, чиновник, не должна же его семья жить так, как мы. А если бы я мог что-нибудь украсть из их кастрюли, то не долго бы думал… Эти люди не какие-то там румыны, чтобы просто так, за здорово живешь, давать голодным пацанам кусок мамалыги, а тем более хлеба.

Они всегда любили, чтобы им приносили что-то или делали в их квартирах что-нибудь бесплатно. Так было положено. Если кто-нибудь сомневался в правильности такого курса партии, то «всяк сверчок знай свой шесток!»

Зато таким было очень плохо с непривычки, если их лишали партбилета, и везли в «широкую страну родную», в восточном направлении. На освободившееся злачное место стояла очередь деревенских номенклатурщиков… Они знали, чем отличается колхозная жизнь от чиновничьей, и кроме себя, никого не жалели.

Так было не только после освобождения Одессы, но и долго потом. «Верные ленинцы» очень скоро вернули одесситам тот страх, который был присущ советской жизни со дня образования рабоче-крестьянского государства. Никто не догадывался, кто и на кого настучал, и почему чекисты приехали за ним. Утром соседи тихо переговаривались:

— И кто бы мог подумать, а с виду такой приятный человек, и враг народа…

— Разве можно знать, что такие люди думают?

— В тихом омуте черти водятся — заключал тощий сосед, не доверяющий всем и вся.

— Советская власть не ошибается — ставил точку в разговоре сосед — чекист. Все замолкали.