Записки пожилого человека

Брат позвонил Михайлину, с которым у него были дружеские отношения. Рекомендация сработала самым лучшим образом. На Графской пристани меня ждал катер, он доставил меня на крейсер. Я появился на корабле через час после того, как там состоялось давно отработанное действо по выдвижению кандидата в депутаты Верховного Совета СССР, о чем мне с нескрываемой иронией сразу же рассказали.

Ко мне отнеслись с полным доверием, разговоры были самые откровенные. Михайлин и его замполит очень интересовались новинками тогдашней «оттепельной» литературы и, если чего-то не знали, немедленно записывали, чтобы достать и прочесть. «Рычаги», слово, почерпнутое из известного рассказа Александра Яшина в «Литературной Москве», было у них постоянно на устах. Это предисловие мне показалось необходимым, чтобы была ясна степень откровенности наших разговоров.

Итак, Михайлин рассказывал: после пленума ЦК, изгнавшего из своих рядов Молотова, Маленкова, Кагановича и примкнувшего к ним Шепилова, в Севастополь сразу же пришло распоряжение: крейсер «Вячеслав Молотов» своего имени лишается. Нового названия, однако, не сообщили. Бывало и прежде, что корабль переименовывали, но чтобы прежнее название ликвидировали, не заменив новым, такого еще не случалось.

Время шло и шло, а нового названия не присылали, видно, в Москве никак не могли подобрать подходящее. В Севастополе и на флоте возникли по этому поводу разные толки. Остряки получили редкую возможность чесать языки, резвились как только могли, каких только ни придумывали названий.

Мне нужно было, продолжал Михайлин, по служебным делам на бывший «Молотов», где я до «Куйбышева» служил старпомом. Подхожу на катере, у трапа меня встречает еще служивший со мной офицер: «Товарищ капитан первого ранга, вахтенный офицер крейсера „Екатерина Фурцева“…» Издевались…

Но вот, наконец, московские мудрецы придумали новое название… И тут покатился от хохота весь Севастополь. Крейсер назвали «Слава», заменив официально паспортное — Вячеслав на домашнее, интимно дружеское — Слава…

На кораблях идет служба

Эти случаи из флотской жизни рассказал мне брат.

Первые атомные учения на флоте, занималась этим еще химслужба. Один из больших начальников, имевший, однако, весьма смутное представление о новом оружии, спрашивает матроса:

— В двух кабельтовых [для несведущих в морском деле: кабельтов — 0,1 морской мили, 185,2 метра. — Л. Л.] падает атомная бомба. Ваши действия?

Матрос попался грамотный, знающий, что происходит при взрыве атомной бомбы, и не лишенный чувства юмора.

— Обугливаюсь, — ответил он.

И еще две флотских истории, рассказанных братом.

После успешно проведенных учений отличившимся офицерам обычно вручали так называемые ценные подарки. Ассортимент их был невелик: часы, бинокль, охотничье ружье. Естественно, нигде не фиксировалось, каких именно ценных подарков уже удостаивался отличившийся. Как-то одному из офицеров вручили то ли третье, то ли четвертое охотничье ружье. Он произнес полагающееся по уставу: «Служу Советскому Союзу» и вдруг сказал:

— Разрешите обратиться, товарищ командующий. Если меня будут еще раз награждать, прошу ружейную пирамиду. Некуда уже ставить ружья…

В октябре 1957 года состоялся официальный визит Г. К. Жукова на крейсере «Куйбышев» в Югославию и Албанию. Брат участвовал в этом походе, во время которого Жукова, находившегося далеко от родины (момент удобный) сняли с поста министра обороны, вывели из ЦК КПСС и Президиума ЦК, уволили из армии.

Когда «Куйбышев» вернулся в Севастополь, был проведен, как полагалось, городской и флотский партийный актив, на который прибыли высокие представители Москвы и Киева. Активу придавалось большое значение, он на самом свежем материале должен был продемонстрировать, как маршал «нарушал ленинские, партийные принципы руководства Вооруженными Силами, проводил линию на свертывание работы партийных организаций, политорганов».

Участников похода в Югославию и Албанию начали усиленно обрабатывать, требуя, чтобы они разоблачили и заклеймили зловредную деятельность министра. Выступать никто не хотел, под тем или иным предлогом уклонялись.

Наконец, одного из офицеров прижали, вынудили. Он долго в своем выступлении рассказывал, как тщательно готовились к походу, как хорошо — без сучка, без задоринки — он был проведен. И закончил фразой, которая вызвала веселое оживление в не настроенном на веселый лад зале:

Конечно, если бы мы знали, что везем уже подпиленного министра, могло быть, наверное, и по-другому…

С «Правдой» не спорят…

Утвердившееся в 20-е годы выражение «партия не ошибается» распространялось и на ее центральный орган «Правду». Я не помню ни одного случая, чтобы «Правда» исправляла какую-нибудь свою ошибку, извинялась за несправедливую критику или ложное обвинение. С материалами «Правды» нельзя было спорить — за это строго наказывали, это рассматривалось как выступление против линии партии.