Записки простодушного. Жизнь в Москве

Неистов и упрям,
Гори, огонь, гори!
На смену декабрям
Приходят январи.
         Нам всё дано сполна —
         И радости, и смех,
         Одна на всех луна,
         Весна одна на всех.
Прожить бы жизнь до тла,
А там пускай ведут
За все твои дела
На самый страшный суд.
         Пусть оправданья нет
         И даже век спустя.
         Семь бед — один ответ,
         Один ответ — пустяк.

Тут и тюремные («Я помню тот Ванинский порт…») и залихватские студенческие песни. Помню, с одной студенческой песней я познакомился ещё в школьные годы, читая в «Моих университетах» Горького о пирушках казанских студентов:

Сам Варламий святой
С золотой головой
Сверху глядя на них
         Улыбается

— а потом мы пели эту песню и в Перми, и в Москве — но без сокращений, и соблазнён студентами был не горьковский Варламий святой, а святой Николай:

Сам Никола святой
С золотой головой
Сверху глядя на них
        Улыбается.
Он и сам бы не прочь
Провести с ними ночь,
Но на старости лет
        Не решается.
Но соблазн был велик
И решился старик,
С колокольни своей
        Он спускается.
И всю ночь напролёт
Он и пьёт, и поёт
И ещё-о!.. кое-чем
        Занимается…

Вот ребята уныло затягивают на мелодию похоронного марша Мендельсона:

Умер наш дядя, как жалко нам его.
Он нам из наследства не оставил ничего.

Тонкими голосами вступают девчонки:

А тётя хохотала, когда она узнала,
Что умер наш дядя, не оставил ничего…

Пели и замечательную «Песню о Сталине» Юза Алешковского. Привожу её по памяти, хотя сын Андрей говорил, что у меня много отступлений от оригинала, и предлагал полный текст. Мне приятнее вспомнить песню в том виде, как мы пели её тогда у костра:

Товарищ Сталин, Вы большой учёный,
в языкознании Вы тоже знали толк,
А я простой советский заключённый,
И мой товарищ серый брянский волк.
        То дождь, то снег, то мошкара над нами,
        а мы в тайге с утра и до утра.
        Вы здесь из искры раздували пламя —
        спасибо Вам, я греюсь у костра.
Вам тяжелей, вы обо всех на свете
заботитесь в ночной тоскливый час,
шагаете в кремлёвском кабинете,
дымите трубкой, не смыкая глаз.
        Дымите тыщу лет, товарищ Сталин.
        И пусть в тайге придётся сдохнуть мне,
        я верю: будет чугуна и стали
        на душу населения вдвойне.
За что сижу — по совести, не знаю,
но прокуроры, видимо, правы.
Я это всё, конечно, понимаю
как обострение классовой борьбы.

Об «обострении классовой борьбы» «великий Сталин» говорил в докладе на съезде ВКП(б). (И это сказано, когда он подмял под себя всю страну и свою родную коммунистическую партию!)

Лида Иорданская и Игорь Мельчук пели народные испанские песни, а Сима Никитина — русские народные песни. Она их собирала, знала множество и очень хорошо, «с душой» пела. Когда она слишком увлекалась, хулиган Игорь Мельчук довольно бесцеремонно обрывал её. Помню, Сима поёт: «Соловей кукушку уговарива-а-ал…», и Игорь дурашливо подхватывает:

Соловей кукушку
Долбанул в макушку.

Запомнился один забавный случай. Сидим у костра, и вдруг в полумраке возникает старушка «в старомодном ветхом шушуне», с палкой, с тряпицей на лице. Сердито шепелявит: «Вы чо это, охальники, костёр жгёте? Лес спалить хочите?» Мы её успокаиваем: «Что Вы, бабушка! Мы очень осторожно, сами понимаем». — «Понимают оне! А леса́-те, чо, сами собой горят? Вы их и жгёте, охальники. Вот позову мужиков, они вам покажут, как фулюганить!». И только тут мы понимаем, что это Сима Никитина нас разыгрывает!

И до поздней ночи разговоры, смех — уже в палатках.

Но вот уже приходит (пожалуй, рановато — не выспались мы!) гомеровская утренняя богиня зари Эос:

Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос.