Сергей Жаров играл в футбол и шахматы – это был золотой век. В футбол и шахматы играли все, правда, были и городки, но это была игра важных пенсионеров. Я заметил, что среди них не было сутулых – по-видимому, лордоз был условием необходимой амплитуды движений. Так они и ходили, с самодельными чехлами и битами, вероятно, они играли на деньги, еще и этим можно было объяснить их надменный вид. Совсем рядом были Пеле, Гарринча, Эйсебио, «черная пантера», хотя пантера не может не быть не черной (предложение с тремя отрицаниями выдает софиста), а также Бобби Чарльтон, Джимми Гривс из «Тоттенхэма» и Курт Хамрин из «Мальмё». «Ботафого», «Санта Фе», «Пеньяроль», «Сантос» – это клубы из Латинской Америки, там жили кудесники мяча. А шахматы были в каждом доме. Сергей Жаров предпочитал закрытые системы и отдавал предпочтение отказанному контргамбиту Фалькбеера. В футбол мы играли в чемпионате Москвы среди КБ и НИИ, домашним полем был стадион «Молния». Я был самый молодой в команде, игры были жесткими, стыковыми, защитники не церемонились, Сергей Жаров, несмотря на небольшой рост, был очень прыгучим и перехватывал верховые мячи в единоборствах, да так, что манеры денди только усиливались. Он стал тем, кому хотелось подражать во всем, и постепенно я стал замечать это за собой, и с улыбкой, но и с опаской, ведь так можно далеко зайти, например потерять свою индивидуальность, но кто в семнадцать лет не сотворил себе кумира? Как-то он привез меня к маме. Мама работала в Моссовете, в старом здании на Тверской, она была замом Дерябина, Председателя Мосгорисполкома, мэров тогда и в помине не было. Потом я рассказывал родителям о фотоэлементах, когда двери сами открывались перед тобой, и, конечно, о буфете, поразившем юношу из предместья, помнившего бараки в Химках, коммунальный быт и деревянную ногу тети Тони, нашей соседки, у нее была фронтовая культя, и липовую голень с туфелькой она оставляла почему-то с внешней стороны двери, и вот, когда все уже спали, а тетя Тоня ложилась рано, она была мастером на фабрике инвалидов «Авторучка», я располагался около этой ноги и очень боялся, что нога оживет. Может быть, уже тогда я чувствовал, что неодушевленные предметы имеют свою душу и молчат только из присущей им деликатности. Сверху, в месте крепления к колену, были кожаные ремешки, их было двенадцать. Они были потертыми и безвольно свисающими и тоже спали вместе с хозяйкой. Утром тетя Тоня, особенно не смущаясь, ведь все мы были родные люди и война только кончилась, прикрепляла эту липовую ногу с туфелькой, но я не смотрел в ее сторону – был такой строгий внутренний запрет. Так это и осталось тайной – это место крепления и тугие ремешки, уже наделенные смыслом жизни. Тогда мне было шесть лет. И мне было невозможно представить, что через десять лет я неожиданно окажусь в Моссовете, да и слова такого я не знал, но зато вечерами мама читала мне Юлиана Тувима, прекрасного польского поэта, и я был счастлив. А в старших классах мне попался журнал «Америка», и там были стихи Готфрида Бенна «Прекрасная юность», я их выучил наизусть, настолько они поразили меня, это были стихи обо мне и моих товарищах. Я их помню до сих пор и приглушенно читаю наиболее подготовленным студентам. На новоязе это называется «Встречи с сокровенным». Не случайно после этой фразы остается оскомина. Согласитесь, что в таких случаях молчание лучше говорения.
В 2017 году нашей дружбе с Сергеем Жаровым будет пятьдесят лет. Территориально он приблизился и живет теперь недалеко от Алтуфьево, в Отрадном, но нас объединяет не только серая ветка метро, нас объединяет и другая дорога, дорога на Ригу, или «М-9». Сергей сворачивает раньше, на Старую Торопу, это край Тверской области, а я еду дальше, до поворота на Себеж, там на лесных дорогах затерялась крохотная и уютная деревушка Ашково. До Идрицы двенадцать километров, там расположилось еще несколько деревушек, и вместе они образуют Мостищенскую волость. По не совсем понятным причинам там сохранились волости, но мне это нравится, также как и улусы в далекой Якутии.