Записки счастливой прихожанки

Это был мой шанс! С громким криком «Ариадна Сергеевна, сейчас все принесу!» Груня бросилась на первый этаж Дома творчества, схватила с дивана шерстяное одеяло, вручила его женщине с огромными глазами и спросила:

– Вам чаю заварить?

– Спасибо, Ангел мой, – ответила женщина, – только что попила.

Слова «Ангел мой» потрясли школьницу. Никто до этого момента Груню так никогда не называл. А в моем понимании тогда Ангел – воздушное, милое создание, очень красивое, нежное, с роскошными белыми крыльями. Я видела представителей Небесных Сил на картинах художников, и не всегда Ангелы на холстах выглядели так, как представлялось Грушеньке. Но я не меняла своего мнения. И вдруг меня, не особенно красивую, Ариадна Сергеевна назвала «Ангел мой». Мне это так понравилось, что спустя годы, повзрослев, стала сама так говорить людям.

Это единственный раз, когда между нами завязался диалог, более мы не беседовали. Но стихи Марины Цветаевой я по сию пору читать не способна. Между строк видится лицо маленькой девочки Ирины, которая умерла от голода. И всегда вспоминается Ариадна Сергеевна, которая кротко перенесла все испытания и ласково сказала Груне: «Ангел мой».

Рассказывать малознакомой женщине всю эту историю я, естественно, не стала, ограничилась ответом:

– Она не моя поэтесса.

– Когда-то восхищалась строками Марины, – вздохнула Ксения, – а потом узнала, что она в тысяча девятьсот девятнадцатом году сдала дочек в приют. Ирина, младшая, умерла там от голода, старшая, Ариадна, выжила, но досталось ей много горя… И как отрезало от ее произведений.

Я вздрогнула, посмотрела на Ксению, та глянула на меня и тихо продолжила:

– У вас так же?

Я молча кивнула, потом на всякий случай прибавила:

– Есть поговорка: «Чтобы понять человека, надо походить в его сапогах». Мне не досталось много бед и горя. Не хочу плохо думать о Цветаевой, она талантливая поэтесса, следовательно, смотрит на мир иными глазами, чем обычный человек, такой, как я. Просто пропала любовь к ее творчеству. Как объяснить? Стихи перестали гореть, они погасли.

– Понимаю, – тихо произнесла собеседница, – не надо никого осуждать, но музыка более не звучит.

– Не звучит, – эхом отозвалась я.

На следующий день Александр Иванович привез книгу «Графиня Рудольштадт», соседка по палате «проглотила» ее мгновенно. Мы начали постоянно гулять вместе и говорить, говорить. Потом, в воскресенье, Ксюша вдруг сказала:

– Давай после обеда съездим кое-куда? Автобус останавливается прямо у ворот больницы. Очень удобно.

– У меня и у тебя скоро операции, – напомнила я, – больным не разрешают покидать территорию клиники.

– Никто не заметит нашего отсутствия, – зашептала Ксюша, – отправимся в пятнадцать десять, вернемся в семнадцать двадцать. Очень надо! Очень, очень, очень!

– Ладно, – согласилась я.

И мы в урочный час сели в маршрутку, быстро добрались до какого-то поселения, там пересели в другой автобус и оказались в деревне. Ксения уверенно прошагала по узкой улочке, я спешила за ней, и в конце концов мы очутились около самого обычного деревянного домика с застекленной верандой.

Ксения постучала в дверь, та распахнулась, я увидела очень пожилого, худого человека, одетого в черные брюки и такого же цвета трикотажную футболку.

– Ксюшенька, – обрадовался он, – заходи, девочка. Кого привела?

А потом в упор посмотрел на меня. Я вздрогнула: у пенсионера оказался взгляд того монаха из Почаевской Лавры.

– Агриппину, – ответила спутница, – вместе в больнице лежим.

Потом она сложила кисти рук вместе, ладонями вверх и попросила:

– Благословите, Отче!

Старичок перекрестил женщину, Ксюша схватила его руку и поцеловала тыльную часть. Я заморгала. Вспыхнуло воспоминание: Отец Владимир… иди, а то опоздаешь… протянутая рука… я ее пожимаю… Батюшка смеется… Лавра… старушки… монах… девятичинная просфора…

– Шагайте в горницу, чайку хлебнем, – нараспев произнес мужчина, голос у него оказался молодым, звонким.

А я с опозданием сообразила, что сейчас нахожусь в гостях у священника.

Мы сели в небольшой комнате за стол, со стен смотрели Иконы. Я поискала глазами женщину с полотенцем, нашла ее слева, а рядом оказалось изображение Божией Матери из Почаевской Лавры. Я вдруг так обрадовалась, словно любимых людей увидела.

– Что, попрыгуньи, из клиники удрали? – осведомился старичок, наливая в чашку крепкую, прямо черную заварку.

– От вас ничего не скрыть, – покачала головой Ксения.

– Так и не надо прятать, – усмехнулся дедушка, – что должно по Божией Воле произойти, то и случится. А вот от того, как себя поведете потом, развитие событий зависит.

Ксюша кивнула, а я решила поспорить:

– Успех операции определяет врач.

– Его роль велика, – неожиданно кивнул дедушка, – а теперь скажи: опухоль удалили аккуратно, химию провели. Лейкоциты не упали у недужного, сердце не подвело, вес запредельно не обвалился, все как надо. И сказал человеку врач: «Живите дальше, но не курите, не пейте, диету соблюдайте». А человек на эти слова внимания не обратил, начал водочкой баловаться, папиросами дымить. Понятно, к нему рецидив пришел. Кто тут ошибся? Доктор? Или недужный?