Записки штурмовика

После обеда я пошел к своим старикам отнести им несколько марок, которые мне удалось сэкономить, правда, с большим трудом: я почти ничего не курил. На этот раз я застал дома Фрица. Он, увидя меня, отвернулся. Этот парень здорово вырос и возмужал. Еще недавно я смотрел на него, как на ребенка, а теперь вижу перед собой мужчину.

Я подошел к нему и положил руку на его плечо.

– Фриц, старина, чего ты дуешься?

Он освободил плечо и холодно опросил:

– Чего тебе от меня надо?

Я растерялся и отошел в сторону. Потом решил вновь с ним заговорить:

– Слушай, Фриц, не думай, что под каждой коричневой рубашкой сидит реакционер. Я сам многим недоволен.

Фриц резко прервал меня:

– Ну чего ты ко мне пристал? Сейчас придет мать – поплачь ей в передник.

Меня это взорвало – мальчишка, а грубит. Я больше с этим дураком не буду разговаривать. Он не знает, что я, пожалуй, больше сделал для коммунистов, чем он. Если бы он вел себя по-другому, я бы ему дал несколько неплохих советов. А теперь пусть делает, что хочет.

Потом Фриц ушел. Я остался один. Через полчаса явилась мать. Она расплакалась и сказала:

– Один сын пошел к фашистам, другой возится с какими-то листками; кончится тем, что его посадят в концентрационный лагерь. Отец такой злой, что не подступись, – просто жить надоело.

Я посидел час и ушел.

Когда я проходил по Рейникендорферштрассе по направлению к Нетельбекплац, где думал сесть в автобус, увидел с левой стороны у пивной толпу людей. Я пересек улицу, протолкался поближе и вижу: какой– то парень, видно студент, держит за шиворот другого и кричит: «Я тебе покажу, как раздавать коммунистические листки!» В этот момент тот парень, которого держали за воротник, обернулся, и я узнал Фреда. Я с ним не встречался уже почти два года. Я вспомнил, как мы вместе слушали Адольфа Гитлера в Спортпаласе и как он назвал все это театром. Значит – Фред коммунист!

Я увидел, что вблизи нет ни полицейского, ни СС, подошел к студенту и спросил его:

– Эта сволочь раздавала коммунистические бумажки? Мы ему покажем, чем это пахнет!

С этими словами я ударил Фреда в бок. Он узнал меня и, побледнев, прошипел:

– Подлец!

Я положил руку на кобуру маузера, сказал студенту, что арестовываю коммуниста и отвожу его в тайную полицию. Не успел студент опомниться, как я остановил такси, втолкнул Фреда в автомобиль, сел рядом с ним и велел шоферу ехать в центр. Несколько минут мы ехали молча. Фред сначала смотрел в стороны, потом бросил на меня злобный взгляд.

– Что же, Фред, мы все-таки встретились?

Фред молчит.

– Ты стал коммунистом?

Опять молчание.

– Не скажешь ли мне, где тебя высадить?

Фред посмотрел на меня и сжал губы еще крепче.

– Я говорю серьезно!

Фред с недоумением посмотрел на меня и спросил:

– Разве ты не национал-социалист?

– Это касается только меня; словом, где тебя выбросить?

– На Фридрихштрассе…

Через минут двадцать мы проехали Белль-Аллианс-плац и завернули на Фридрихштрассе. Я остановил шофера. Фред пожал мне руку и сказал:

– Жаль, Вилли, что ты вместе с бандитами и негодяями.

Я ничего не ответил ему, а лишь легонько вытолкнул из машины. Потом я доехал до Унтер ден Линден, дал шоферу последние две марки; он потребовал еще три и, видимо, готовился поскандалить. Видя, однако, что я кладу руку на кобуру, он пробурчал какое-то ругательство и дал газ.

Через несколько минут я был в казарме. Генке я не сказал об этом случае ни слова – он подумает, что я выдумываю и хвастаюсь. Ночью попытался обдумать, почему я так поступил. Сначала я стал убеждать себя, что выручил Фреда, так как мы раньше были друзьями. Но это не так. Год тому назад я бы этого Фреда за шиворот приволок в казарму. Значит, дело не только в дружбе. Хотел бы я знать, что обо мне думает Фред и что сказал бы фон Люкке, если бы он пронюхал эту историю.

Но я не считаю себя изменником. Разве такие люди, как Густав и Фред, приносят вред германскому народу? Разве они мешают нам выполнять национал-социалистскую программу? Разве вожди не предали нас уже давно? Нет, я не считаю себя изменником. Предатель скорее такой парень, как Юрги, который за хороший костюм и папиросы готов всего себя продать кому угодно…

Я на днях перечитал дневник и почувствовал, что краснею. Какой однако я был доверчивый дурак!

5 апреля 1934 г.

Густав решил, что нам нужно еще больше подчеркивать перед другими, что мы друг друга терпеть не можем.

– Я чувствую, что мне надо быть начеку, – сказал он.

Пять дней тому назад мы затеяли с ним ссору в присутствии нескольких десятков СА. Началось это с того, что Густав назвал меня щенком. Я ответил ему, что он умеет только копаться в книжках, а без книжек он дурак дураком… Дальше – больше, и пошла настоящая ругань.

Когда никого не было, Густав мне сказал:

– Ты, Вилли, настоящий артист. Сегодня ты на меня здорово налетел, я даже подумал, что ты по-настоящему злишься.

Мне очень нравится эта игра: при людях мы с Густавом постоянно ругаемся, а когда никого нет, беседуем как самые лучшие друзья.