Записки штурмовика

Густав никогда меня не спрашивает, как я отношусь к коммунистам; он говорит со мной, как с товарищем, которому верит. Густав только отвечает на мои вопросы, а сам не пытается начинать разговор. Прежде я верил каждому слову нашего вождя, теперь же меня так скоро не проведешь. Генке же я верю. Он смелый и честный парень. Вчера Густав сказал:

– Мне нужно передать одному парню записку, но я сегодня дежурю. Неприятная история.

– Я отдежурю за тебя.

– Нет, не стоит – обратят внимание.

Я заколебался, но потом вдруг решил:

– Дай я передам записку.

Густав посмотрел на меня и ничего не ответил.

– Ты мне не доверяешь?

– Доверять-то я тебе доверяю, а вот справишься ли ты – это другой дело. Ну, хорошо, попробуй. В пять часов вечера ты пойдешь в маленькое кафе на углу Кайзердамм и Шлоссштрассе; там всего четыре столика. Садись за тот, который ближе к двери, и держи в руках журнал «Коралле» открытым на 37-й странице. Если к тебе подойдет парень и спросит, который час, ты ему ответишь, что твои часы стоят. Тогда он сядет возле тебя. Ты выпей кофе, выкури папиросу и вместе с окурком положи в пепельницу эту свернутую бумажку.

С этими словами Густав дал мне скомканный бумажный шарик, размером не больше вишни.

Меня страшно заинтересовало это поручение. Я с нетерпением ждал пяти часов. Ровно в это время я уже сидел в кафе; оно было пусто. За одним из столиков сидел аккуратно одетый парень, читал «Ангрифф» и пил кофе. Я сел, вынул из сумки «Коралле», данное мне Густавом, стал рассматривать иллюстрации, потом остановился на 37-й странице. Через несколько минут ко мне подошел сидевший парень, искоса посмотрел на журнал и спросил, который час. Я ответил так, как мне сказал Густав. Парень спросил, свободно ли место за моим столиком, и сел рядом со мной. Я допил кофе, закурил папиросу и бросил окурок в пепельницу вместе со свернутой бумажкой. Парень не поднял глаз и продолжал читать газету. Я заплатил, встал и ушел. Из окна я видел, как парень очень ловко взял бумажный шарик и опустил его в жилетный карман.

– Ну, как сошло? – спросил Генке.

– Все в полном порядке, – ответил я, а сам подумал, что в третий раз изменил Гитлеру.

При этом я невольно улыбнулся. Генке посмотрел на меня и засмеялся. Этот дьявол, кажется, догадался, о чем я подумал…

3 мая 1934 г.

Чем дальше, тем труднее становится писать: у нас в казарме появились ищейки, которые повсюду шарят и разнюхивают. Я свой дневник уже давно перенес к матери и теперь не решаюсь оставлять даже несколько листков в казарме. На днях я чуть не вляпался. У меня из внутреннего кармана выпал листок, один парень подхватил его и закричал:

– Смотрите, ребята, Вилли переписывается с какой-то красавицей, но так пишет, что она ни черта не разберет.

Я сделал вид, что остался совершенно равнодушным, спокойно взял листок и положил его в карман. Если бы не все эти трудности, я сумел бы многое записать, а так приходится лишь останавливаться на самом главном.

Три дня назад произошла история, очень меня взволновавшая и огорчившая; я до сих пор не могу успокоиться. Накануне Генке сказал мне мимоходом:

– Если к тебе когда-нибудь подойдет парень и скажет: «Привет от мюнхенского Густава», – можешь с ним говорить, как со мной.

Я не обратил внимания на эти слова. Рано утром меня послали отнести пакет в штаб группы. Пока я ходил туда и обратно, прошло три часа. Правда, я не очень спешил: глазел на витрины, посидел в Тиргартене.

Прихожу в казарму и застаю там отчаянную суматоху: Граупе ходит взад и вперед бледный и злой, ребята стоят кучками и тихо разговаривают. Как только я подошел и наши меня увидели, Гроссе закричал:

– Ты, Вилли, честное слово, молодец, что невзлюбил этого негодяя Генке! Нам он всем втер очки.

– А что с ним случилось?

– А случилось то, что сегодня утром пришли люди из тайной полиции и несколько СС арестовать его, а от него и след простыл. Граупе уже здорово влетело от фон Люкке: он ведь все время расхваливал Генке и называл его лучшим штурмовиком.

Я почувствовал, что у меня кровь приливает к голове. Теперь только я понял, как привязался к Густаву и как сильно волнует меня его судьба. Стараясь скрыть свое волнение, я стал расспрашивать товарищей о том, как все это произошло.

Оказывается, в десять часов утра к казарме подъехал автомобиль, из которого вышли агенты тайной полиции и трое СС. Двое СС остались у входа и никого не выпускали. Полицейские пошли к фон Люкке. Через несколько минут прибежал Граупе и закричал:

– Густав Генке, к командиру!

Никто не ответил. СС и полицейские обыскали все закоулки, но Генке исчез. Остался лишь его чемоданчик, но в нем не нашли ничего, кроме белья. Как он узнал, что его ищет тайная полиция, никому не известно.

Когда я спросил, что, собственно говоря, натворил Генке, мне отвечали по-разному: одни слыхали, что он замешан в какую-то историю в Мюнхене, другие называли его коммунистическим шпионом. Все удивлялись, как он за короткое время успел всех околпачить. Кроме меня, почти все с ним были в хороших отношениях, и со всеми он умел ладить.