Записки синих колосьев (СИ)

— Я видела, как ты смотрел на меня, но долго не хотела ни тебе, ни этому взгляду верить: думала, что ты окажешься таким же, как и другие. Думала: ты предашь меня, как только поймешь, что я из себя представляю. Но… проходили дни, проходили месяцы вашего мира, а ты оставался рядом и смотрел на меня так… как не смотрел никто. Смотрел даже тогда, когда я пугала тебя, когда душа этого мира сковала душу твою, неотвратимо тебя губя… И тогда я попыталась отстраниться от тебя. Тогда я подумала, что ты обидишься, разочаруешься и захочешь уйти. Уйти туда, где сможешь забыть обо мне, излечиться и выжить, но… Ты не ушел, глупец. Ты никуда не пошел, оставшись бродить за мной по следу и медленно умирать.

«Это потому, что я люблю тебя! — пытался выкрикнуть Дзи, не замечая уже, что горькая вода без соли струится по его щекам, заползает в рот, прячется за окоемом нарисованного звериного лица. — Потому что я полюбил впервые за жизнь, и моей любовью оказалась ты, Кейко! И мне безразлично, Ёкай ты или Аякаши, Оками или человек! Я не стану, как они, и я никогда тебя не предам: лучше я погибну сам, если мое существование перестанет быть тебе нужным, если оно отяготит тебя, как отягощала выдуманная лисья личина! Я всегда буду верен тебе и навсегда останусь рядом, только, умоляю, не выгоняй меня, не отсылай, не уходи от меня, милая Кейко! Только не… только… не…»

Он кричал, он просил, бился и рыдал, но голос отказывал, а когда кое-как слушался, прорывался, то получался всё вой да вой и глупое, пустое лисье тявканье, белошкурая ночь, трескучий хворост, черный на белом печальный след.

Облако поднималось выше и выше, ноги вросли в него по колено, пальцы и когти вклеились; лишь одинокими снежными крыльями бились на ветру два седых, в серебре, хвоста, и лилейный, с колокольчиками, сокол носился под смуглой луной, издавая протяжный прощающийся клич.

— Ты спас во мне что-то, господин Дзи. Спас то, чему я за свои долгие тысячи лет так и не успела найти названия. Но, как бы оно теперь ни болело, как бы ни желало обратного и как бы мне самой ни пришлось потом об этом жалеть… я не могу позволить тебе остаться со мной. Я не могу позволить тебе… умереть. Поэтому тебе придется уйти, господин Дзи. Уйти и вернуться туда, откуда увела тебя твоя милосердная и жестокая судьба. Поэтому, милый мой Дзи, нам придется с тобой…

Ее голос носился одиноким воющим волком, рыл когтями небо без звезд, задувал ветром, проливался дождем и гнал, гнал это несчастное, ненужное, страшное облако прочь, заполняя рвущееся напополам сердце проточной бледной дырой.

Дзи кричал ей, чтобы она не делала этого, чтобы остановилась, прекратила, не смела, что он давно уже всё для себя выбрал и решил, что ему не нужна та жизнь, где нет ее, что он с готовностью умрет собой прежним, случившись, если получится и кто-нибудь свыше улыбнется, для нее собой новым, но крики его — жалобный лисий лай — заглушал волчий ветер, гремел хризолитовой волной океан, толкала в спину белая Оками, закрывшая красное сердце в молчаливой каменной часовне…

… и уже на границе — на странной и снотворенной людской границе, ставшей для него такой чуждой и пустой, — куда волчий ветер пригнал по небу одинокое океаническое облако с одиноким белым не-зверем и не-человеком на нем, снег, валящийся на землю, стал похож на пепел, краски посерели, что-то, разжав в груди когти, с визгом и солью сорвалось вниз, и Дзи, не хотящий этого, проклинающий это, так и не сумевший побороть наложенной воли и вернуть губам способности говорить, тщетно зажимая уши еле-еле подчинившимися ладонями и вспарывая до алых подтеков виски, услышал:

— Разлучиться…

Отныне и впредь, милый Дзи, нашим дорогам больше не лежать…

Вместе.

颪

Когда Дзи открыл глаза в следующий раз — над ним не было ни переливающегося всеми цветами драгоценного камня неба, ни вращающейся в своей глазнице черной луны, ни свисающих золоченых лиан — обыкновенный деревянный потолок низкого человеческого жилища, несколько прогнивших досок, трещин, пробившихся в креплениях едва заметных мхов. Справа — окно, прежде казавшееся большим, теперь — узким и тесным, маленьким, не способным показать ничего: за окном раскачивалось скучное застывшее небо, вобравшее в тучи грядущие ночные снегопады, и белое безмолвие преждевременно наступившей зимы.

Дзи долго смотрел туда — сам не знал, видел ли на самом деле верхушки размоченных кисточкой гор, медленные крупные снежинки, тянущиеся к вершинам черные деревья, будто размазанные протекшей тушью. Забившегося в угол между рамой и стеклом высохшего погибшего паука. Тренькающую на сквозняке мотыльковую куколку, застрявшую в нитях обездоленной паутины.

Было холодно, он почти не ощущал ни рук, ни ног, ни присутствия самого себя в бесприютном и ненужном теле: в голове пока туманилось, переползало по шапкам сопок, что-то скрывало и подтирало лисьим хвостом, оставляя на снегу цепочку из виляющих следов, но Дзи твердо чувствовал, что должен быть совсем не здесь, не тут, а там…

Там, где…

Его кто-то…

Ждал…?