Записки старика

Предметом всеобщего поклонения и чуть не идолом смоленской аристократии и всего помещичьего сословия был губернский предводитель дворянства, Князь Мих. Вас. Друцкой-Соколинский. Заклятый крепостник и даже деспот в собственном семействе, он лишь один быстротою соображений и изворотливостью слов мог оправдать надежды своих собратий помещиков, предчувствовавших уже угрожавшую им невзгоду.

Императору Николаю Павловичу опротивело наконец постоянное разбирательство так называемых крестьянских бунтов, усмиряемых военной силой, и он невольно пришел к заключению, что положение миллионов крестьянских людей должно быть не совсем хорошо, и что надо его поправить. Но как это сделать? – вот вопрос, решение которого по неприложимости к нему военной силы, было для него недоступно. А между тем то в одном, то в другом месте крестьяне бунтуют, их усмиряют штыками, секут кнутом, плетьми, розгами, и многие выносят эти операции молча, без малейшего даже стона, их шлют в каторгу и они идут туда как на приходской праздник, с пением песней. Нужно было прибегнуть к каким-нибудь средствам предотвращения этих беспокойств. И государь решился, вопреки самостоятельности своего характера призвать верных слуг своих из разных углов обширной Империи, внушить им необходимость изменения отношений их к крестьянам, и заставить их самих привести дело к лучшему виду. Губернские предводители дворянства, т. е. именно те, которых совсем н стоило бы спрашивать, съехались по приказанию Николая Павловича в Петербург. В числе их был и Друцкой-Соколинский, самоуверенно обещавший провожавшим его из Смоленска дворянам, не посрамить земли русской[196].

Письма Друцкого из Петербурга читались с восторгом и списывались в сотнях копий, которые со всевозможной поспешностью рассылались по всей губернии. Они быстро следовали одно за другим. В первом Друцкой сообщал о приезде своем в Петербург и о сближении своем с влиятельными при дворе [Рибопьером] и фантон де-Верайоном. Во втором о – разговоре с министрами внутренних дел и государственных имуществ. В третьем – об аудиенции у Государя. По смыслу того письма Николай Павлович, по заявлении для чего и с какою целью повелено им явиться, прибавил: «Я требую от вас, чтобы откровенно высказали свои мнения по этому делу как помещику – первому только среди вас.» Этого довольно было для изворотливости Друцкого: он поспешил подать свое мнение скорее других и в нем, как дважды два четыре, доказывал, что primus inter pares[197] может быть только Государь конституционный, и революционные движения в Западной Европе имеют один общий источник: отмену крепостного права. Ненавистные призраки конституции и революции произвели на Государя сильнейшее впечатление, и он призывает к себе Друцкого, обнимает его, целует, благодарит за верноподданическую откровенность и обещает назначить его правителем какой-нибудь из лучших губерний при первой открывшейся вакансии.

Восторг смоленских помещиков был неимоверный. Они тоже обнимались и целовались, поздравляя друг друга, многие напились до бесчувствия, иные пустились даже в пляс с присвистом и прищелкиванием. Положено было встретить Кн. Мих. Васильевича с торжественностью на границе смоленской губернии с поднесением ему образа ангела его архистратига Михаила.

Въезд Друцкого в город был в самом деле торжественен. При трезвоне во всех церквях, сопровождаемый вереницею экипажей, выехавших навстречу у границы губернии дворян и архиерея, решившегося при всей своей косности, проехаться до первой почтовой станции, он подъехал прямо к дому дворянского собрания, где встретило его музыкой, стихами и тостами собравшееся отовсюду дворянство, которое отвечая на данное ему в речах имя отца, он назвал: «дорогие дети мои!»

Слух об этих овациях дошел и до Петербурга и очень не понравился Государю. В следствие чего, когда на место губернатора, кажется, в донецкую губернию, был представлен Кн. Друцкой-Соколинский, Николай Павлович назвал его болтуном и назначил следующего за ним кандидата.

Как бы в pendant[198] Друцкому была в Смоленске другая личность – граф Пав. Петр. Букегевден. Сын генерала, прокутившего свое петербургское имение Лигово, он сумел однако же поправить кое-как свои обстоятельства женитьбой на дочери богача Рюмина и наследством в Черниговской губернии имения Ляличи, бывшей резиденции последнего малороссийского гетмана Разумовского, полученном по дяде барона Черкасове: но все-таки, по фамильной традиции, вел свои busines[199] постоянно так, что из карманов Ицки Закошанского никак не мог выйти и по временам только переходил из одного в другой. На словах либерал, толкующий где нужно и где не нужно о равенстве людей и свободе человечества, восхищающийся Маратом, Робеспьером и Сен-Жюстом[200], на деле был крепостником, нисколько не уступающим Друцкому, ежели только не превосходил его вследствие своей ветрености и невоздержанности.