Записки старого москвича

Молодая Советская власть, строя первое Рабоче-крестьянское государство, погруженная в осуществление величайших мечтаний человечества, на первых порах не касалась еще многих второстепенных вопросов. Так, большинство прежних газет еще продолжало выходить в свет. И вот однажды «Русское слово» вышло с пасквилем в адрес первого секретаря ВЦИК Варлаама Александровича Аванесова, связав это с его прежней работой в «Рампе».

Это была, конечно, гнуснейшая инсинуация, подлая, беспочвенная и лживая клевета, политический ход, злобный визг раздавленных врагов.

Lolo — Мунштейна я давно уже не видал. В «Рампе» я не работал. Мне рассказывали, что редактор «Рампы» и его жена, уже пожилая артистка театра Корша — Ильнарская, добились пропуска к Варлааму Александровичу в Кремль и, войдя в его кабинет, упали на колени, крича и клянясь в том, что они не имели никакого отношения к сообщению «Русского слова». Варлаам Александрович прекратил эту унизительную сцену и, услыхав среди воплей, клятв и слез насмерть перепуганных супругов какие-то слова о желании уехать, дал указание о беспрепятственном выезде супругов Мунштейн за пределы Советской республики.

Они уехали в Париж, где Lolo, осев в среде белой эмиграции, бесславно потух и где он смог только написать:

Пыль Москвы на ленте старой шляпы
Я, как символ, свято берегу…

Варлаам Александрович вел большую и напряженную работу над осуществлением того, чему он посвятил всю свою жизнь. Но не довелось ему увидеть расцвета и подъема родной страны. Старая болезнь властно пресекла его жизнь.

В Собрании сочинений В. И. Ленина, в томах, где помещена переписка Владимира Ильича, можно найти ряд писем и телеграмм его, адресованных Варлааму Александровичу.

Но в те далекие дни и годы, хартии которых я сейчас мысленно перелистываю, Варлаам Александрович еще сидел за своим большим столом у окна редакции «Рампа и жизнь». Сосредоточенный, немного замкнутый, ушедший в себя, всегда сдержанный и спокойный, Варлаам Александрович только изредка поднимал от стола свою голову и со смеющимися глазами произносил несколько слов, от которых Lolo, кипевший и шумевший, как расходившийся самовар, вообразивший себя паровозом, сразу смолкал, будто кто-то долил этот самовар ковшом холодной воды.

Из Италии в Москву приехал на гастроли дирижер-вундеркинд Вилли Ферреро, дирижировавший всеми крупнейшими симфониями величайших композиторов. Москва, падкая на чудеса, только и говорила о вундеркинде.

Вилли Ферреро — 8-летний мальчик, в бархатном костюмчике с кружевным воротничком, на который падали длинные локоны, с дирижерской палочкой в руке и с ангельской улыбкой выходил кланяться на бесконечные овации.

Случилось так, что одновременно с Вилли Ферреро в Москву приехал знаменитый дирижер Артур Никиш, неоднократно уже бывавший в Петербурге и Москве. Редакция поручила мне побеседовать с Никишем и дать его мнение о Вилли Ферреро.

Артур Никиш жил в «Метрополе». Я пришел к нему утром. В большой приемной комнате пахло сигарами, на столе стоял кофейный прибор. Видно, Никиш только что позавтракал. Он предложил мне кофе, но я отказался, так как был взволнован: мне казалось, что я совсем позабыл немецкий язык, которым владел с детства, но давно уже не имел в нем никакой практики. И действительно, для меня оказалось очень трудным объясняться, но понимал я все. (Годы спустя, уже работая с Айседорой Дункан, я совсем восстановил знание немецкого языка, но зато и испортил его, усвоив англо-франко-немецкую речь Дункан и ее своеобразную расстановку слов.)

Никишу было за пятьдесят, но глаза у него были сверкающие, молодые. Одетый в серый костюм, он быстро ходил по комнате, устланной большим ковром. Я вынул блокнот и прямо задал вопрос о Вилли Ферреро. Никиш остановился против меня:

— Моцарту было пять лет, когда он написал скрипичный концерт, насажав в него детские кляксы. Но по его трудности этот концерт не смог бы сыграть ни один скрипач. Однако отец Моцарта был поражен тем, что в концерте были абсолютно соблюдены все правила контрапункта.

Никиш вновь начал ходить:

— Шести лет Моцарт концентировал как пианист при всех европейских королевских и княжеских дворах. В девять лет он написал торжественную мессу и сам дирижировал ею… В двенадцать лет он написал оперу «Митридат», которая обошла все европейские столицы.

Никиш продолжал ходить по комнате, изредка останавливаясь передо мной. Я делал заметки в блокноте, стараясь не пропустить ничего.