Записки старого москвича

Я помог великой артистке обрести необходимую ей атмосферу! И все это произошло во время прелестной прогулки, в кабаре, где царит порок. Как странна жизнь! Как она порой прекрасна. Нет! Вы добрая, Вы чистая, Вы благородная, и в том большом восторженном чувстве и артистическом восхищении, которые я испытывал к Вам до сих пор, я ощутил рождение глубокой и настоящей дружеской любви.

Знаете ли, что Вы для меня сделали, — я еще не сказал Вам об этом.

Несмотря на большой успех нашего театра и на многочисленных поклонников, которые его окружают, я всегда был одинок (лишь моя жена всегда поддерживала меня в минуты сомнений и разочарований). Вы первая несколькими простыми и убедительными фразами сказали мне главное и основное об искусстве, которое я хотел создать. Это пробудило во мне энергию в тот момент, когда я собирался отказаться от артистической карьеры.

Спасибо Вам, искренне, спасибо от всего сердца…

Позвольте мне в следующем письме описать впечатление, которое Вы произвели на всех Ваших поклонников и чары которого не развеялись до сих пор».

В конце января Станиславский пишет ей в Гельсингфорс, где также проходили ее гастроли.

«…Здесь говорят, что Ваши прелестные дети приедут в С. Петербург. Так значит… дело со школой устраивается? Мечта моя сбывается и Ваше великое искусство не исчезнет вместе с Вами![2] Знаете ли Вы, что я восторгаюсь Вами гораздо больше, чем прекрасной Дузе[3]. Ваши танцы сказали мне больше, чем прекрасный спектакль, который я смотрел сегодня вечером.

Вы потрясли мои принципы. После Вашего отъезда я ищу в своем искусстве то, что Вы создали в Вашем. Это красота, простая, как природа. Сегодня прекрасная Дузе повторила передо мною то, что я знаю, то, что я видел сотни раз. Дузе не заставит меня забыть Дункан!

Напишите мне хотя бы коротенькую записку, чтобы я знал о Ваших планах.

Может быть, мне удастся приехать восторгаться Вами. Умоляю сообщить мне заранее о дне, когда Вы дадите концерт с Вашей школой. Ни за что на свете не хочу я пропустить это несравненное зрелище и должен сделать так, чтобы быть свободным. Тысячу раз целую Ваши классические руки и до свидания.

Ваш преданный друг К. С.»

Письмо, датированное 20 марта 1910 г.:

«Айседоре Дункан.

Ваше милое письмо бесконечно тронуло Вашего верного друга и поклонника. Оно было получено в день премьеры новой пьесы, в тот самый момент, когда я собирался гримироваться. Роль мне удалась, и спектакль имел успех, конечно же, Вы продолжаете быть добрым гением нашего театра, где Ваше имя вспоминают беспрестанно. Спасибо за память и за радость получить известия о Вас».

Тогда же Художественный театр начал работу над «Гамлетом» в постановке Гордона Крэга. Станиславский пишет Айседоре:

«…Это Вы рекомендовали нам Крэга. Вы велели нам довериться ему и создать для него в нашем театре вторую родину. Приезжайте же проверить, хорошо ли мы выполнили Ваше пожелание.

…Вся труппа увлечена новой системой, и поэтому, с точки зрения работы, год был интересным и важным. В этой работе Вы, сами того не зная, сыграли большую роль. Вы подсказали мне многое из того, что мы теперь нашли в нашем искусстве. Благодарю за это Вас и Ваш гений».

Когда в 1909 году Станиславский был в Париже, он писал в одном письме в Москву: «Видел девочку Крэга и Дункан. Очаровательный ребенок. Темперамент Крэга и грация Дункан. Она мне так понравилась, что Дункан завещала мне ребенка в случае ее смерти. Вот я уже в новой роли дедушки или папаши. Если она мне завещает и своих будущих детей, то я могу быть спокоен, что проведу старость среди многочисленного семейства».

Когда эта девочка вместе с ее маленьким братом погибла, Станиславский телеграфировал Айседоре в Париж:

«Если чувство скорби далекого друга не ранит Вас в Вашем чрезмерном страдании, разрешите выразить отчаяние перед невероятной, поразившей Вас катастрофой».

Летом 1913 года в Москву приехала Анна Павлова — самая талантливая русская балерина, променявшая родину на чужбину.

Это было последнее выступление Павловой на родине, после которого она уехала за границу, жила в Лондоне и гастролировала по всему миру с огромным, все возрастающим успехом. О причинах, которые заставили Павлову навсегда покинуть Петербург, ходило много разговоров и легенд. Павлова была не первой из крупнейших величин русского балета, вынужденных уехать за границу и работать там. Атмосфера, царившая в дирекции императорских театров, являлась преградой для новых веяний в балете, гасила творческие порывы, блюла штампы. Даже знаменитые артисты, любимцы публики, встречали сухое барственное отношение со стороны дирекции, всегда холодно относившейся к Анне Павловой за ее борьбу с укоренившейся рутиной и особенно за ее выступление против расстрела рабочих у Зимнего дворца в день «Кровавого воскресенья».

Все знали, что и знаменитый танцовщик Нижинский также вынужденно оказался вечным эмигрантом: на одном из спектаклей в Мариинском театре царицу покоробило оттого, что на Нижинском плохо были надеты под трико плавки, и она возмущенно выразила свое неудовольствие этим неприличием.