Записки церковного сторожа

«Соломон… невысокий молодой еврей, рыжий, с большим птичьим носом и с плешью среди жестких кудрявых волос… Теперь при свете лампочки можно было разглядеть его улыбку; она была очень сложной и выражала много чувств, но преобладающим в ней было одно – явное презрение. Он как будто… ждал подходящей минуты, чтобы уязвить насмешкой и покатиться со смеху. Его длинный нос, жирные губы и хитрые выпученные глаза, казалось, были напряжены от желания расхохотаться… Сделав около стола свое дело, он пошел в сторону и, скрестив на груди руки, выставив вперед одну ногу, уставился своими насмешливыми глазами на о. Христофора. В его позе было что-то вызывающее, надменное и презрительное и в то же время в высшей степени жалкое и комическое, потому что чем внушительнее становилась его поза, тем ярче выступали на первый план его короткие брючки, куцый пиджак, карикатурный нос и вся его птичья, ощипанная фигурка…»

Если Дымов – весь внешнее движение, то Соломон его полная противоположность. При его внешней «птичьей ощипанности» и некрасивости («жирные губы, хитрые выпученные глаза») он полностью сосредоточен именно на своем внутреннем мире. Его движения – минимальны и вызваны, как правило, просьбой брата.

Объединяет Соломона и Дымова одно – они оба полностью открыты и для них нет никаких тайн. Соломон говорит о себе, что он лакей у брата, брат – у проезжающих, а те – лакеи у Варламова. Вот и вся, ободранная донельзя, до лакейской «глубины», тайна жизни Соломона.

Это отвратительно? Безусловно, да. Но давайте вспомним Рене Декарта и его ««Я сомневаюсь, значит мыслю; я мыслю, значит существую». Соломон – мыслит, правда, он ни в чем не сомневается. А купец Кузьмичев и о. Христофор? Они не мыслят вообще. И именно поэтому Соломон – даже не смотря на те черные краски, которым его рисует Чехов – гораздо умнее, а в чем-то и честнее, своих собеседников. Ну, и, конечно же, в силу отсутствия сомнений он энергичнее, сильнее и свободнее спутников Егорушки.

«…Немного погодя Егорушка сквозь полусон слышал, как Соломон голосом глухим и сиплым от душившей его ненависти, картавя и спеша, заговорил об евреях; сначала говорил он правильно, по-русски, потом же впал в тон рассказчиков из еврейского быта и стал говорить, как когда-то в балагане, с утрированным еврейским акцентом.

– Постой… – перебил его о. Христофор. – Если тебе твоя вера не нравится, так ты ее перемени, а смеяться грех; тот последний человек, кто над своей верой глумится.

– Вы ничего не понимаете! – грубо оборвал его Соломон. – Я вам говорю одно, а вы другое…»

Именно другое!.. Соломону не нужна «старая» вера, которую Гиппиус называет детской, ему нужна «вера со знанием». Поэтому Соломон и не отдал свои деньги брату, оставленные отцом, а сжег их. Ему, в его внутренних рассуждениях, нужен (и гораздо важнее!) человек и знания о нем, а не деньги.

Но сделали ли счастливым Соломона его знания?

«Никого он не любит, никого не почитает, никого не боится…», – говорит о нем брат Моисей Моисеич.

На мой взгляд, Соломон очень похож на «пламенного революционера» Льва Давидовича Троцкого. Дайте Соломону кожаную тужурку, пару томов Маркса, маузер (что, впрочем, не обязательно) и в итоге получится великолепный комиссар. Как остра, как яростна и свобода энергия Соломона! Он – субъективно честен?.. Безусловно, да, и до нелепости. Затем и палил деньги в печке. А когда жег, наверное, думал, что их слишком мало и нужно бы спалить все, чтобы люди не гнули друг перед другом спины.